Почему в Украине трудно объективно писать историю ОУН и УПА?

Интервью с украинским историком Мартой Гавришко, сотрудницей львовского Института украиноведения имени И. Крипякевича НАН Украины, а также Венского института Визенталя по исследованиям Холокоста.

Войцех Конончук Tygodnik Powszechny: Сложно ли заниматься изучением мрачных страниц украинской истории?

Марта Гавришко: Непросто. Исследования, представляющие не совсем такую версию истории, которую преподносят в учебниках, вызывают отторжение и подозрения, провоцируют конфликты, протесты разных кругов. Историки, которые решаются взяться за такие темы, часто слышат обвинения в том, что они работают на спецслужбы других стран или по меньшей мере «сами того не осознавая, вредят имиджу Украины на международной арене». Часто их также упрекают в «отсутствии патриотизма». Некоторые люди, занимающиеся украино-еврейскими отношениями, сталкиваются с проявлениями антисемитизма в научной среде, а порой и с неприкрытыми угрозами. Меня это тоже время от времени затрагивает.

— Значит, в Украине все же есть историки, которые изучают сложные темы?

— Появляется все больше молодых специалистов, которые пытаются критически взглянуть на историю Украины, поднимая в том числе разные болезненные темы, например, сотрудничества украинцев с немцами в годы Второй мировой войны. Обычно ситуация выглядит так, что эти исследователи взаимодействуют с иностранными научными центрами, имеют доступ к большему количеству источников и к современной научной литературе, что дает им необходимый методологический и теоретический инструментарий, которого не хватает в Украине. Результаты своей работы они представляют на различных международных конференциях.

— Недавно Владимир Вятрович — сейчас депутат, а ранее — глава Украинского института национальной памяти, считающийся одним из главных авторов современной исторической политики в Украине, по случаю годовщины со дня рождения главнокомандующего УПА Романа Шухевича написал о нем в похвальном ключе, ни словом не упомянув о его ответственности за резню на Волыни и в Восточной Галиции. Единственное, что вызывает в этой ситуации удивление, это отсутствие каких-либо критических комментариев со стороны украинской общественности.

— Большая часть украинского общества, в первую очередь научные круги, давно считает Вятровича политиком, а не историком. Все его публичные выступления и тексты, в том числе в социальных сетях, следует рассматривать под политическим углом зрения, учитывая идеологию и программу его партии. «Европейская солидарность», по крайней мере отчасти, продвигает консервативно-националистические ценности, что демонстрирует хотя бы лозунг «Армия, язык, вера», который использовался в предвыборной кампании Порошенко.

Это движение, как минимум часть его членов, придерживается также так называемого украинского подхода к истории, который опирается на националистический дискурс. В рамках такого подхода предписывается хвалить всех, кто пожертвовал жизнью в борьбе за украинскую государственность, даже если они причастны к военным преступлениям. Так что мнение Вятровича о Шухевиче не вызывает удивления. Комментирование его записей в Фейсбуке — пустая трата времени, в том числе потому, что комментатор рискует подвергнуться нападкам со стороны армии его поклонников. Их полностью устраивает его националистическая риторика, а историков среди них практически нет.

— Складывается, однако, впечатление, что не только поклонники Вятровича, но и большая часть украинских СМИ, касаясь исторических тем, пользуется его риторикой.

— Действительно многие тексты, которые попадаются мне на глаза, написаны в националистическом ключе. Это тоже не удивительно: в украинском обществе (впрочем, не только в нем) есть спрос на героическую историю, на «непокорных», силу духа, стойкость «наших», которым противопоставляют плохих «чужих». В ней присутствует образ жертвы, который мешает осознавать собственную ответственность за преступления или оправдывает их тем, что украинцы тоже страдали и подвигались репрессиям.

— Вы занимаетесь в первую очередь темой Холокоста в Западной Украине. В июле мы вспоминали о еврейских погромах, прокатившихся 80 лет назад в том числе в этом регионе. Присутствовала ли эта тема в СМИ?

— Эту печальную годовщину не проигнорировали лишь немногочисленные издания. Популярный портал LB.ua опубликовал интервью с львовским историком Андреем Усачом на тему погрома во Львове, что стало началом серии разговоров с другими исследователями о волне насилия, прокатившейся летом 1941 года. На львовском портале Zaxid.net появилось несколько публикаций о погромах, в том числе мой текст о женщинах, принимавших участие в антиеврейских акциях на территории Восточной Галиции. Эти тексты четко указывают на то, что в погромах участвовали местные украинки и украинцы, а также рассказывают, какая память сохранилась о тех событиях.

Большинство СМИ, в том числе украинская редакция «Радио Свобода», посвятили, однако, гораздо больше внимания 80-й годовщине провозглашения Акта восстановления Украинского государства, а также массовым убийствам в Западной Украине, где сотрудники НКВД казнили десятки тысяч заключенных. О погромах рассказывали вскользь, лаконично, не упоминая о контексте и последствиях, а также, разумеется, о роли разных политических сил, в том числе ОУН.

— Zaxid.net — уважаемый, но не слишком популярный портал. Получается, подавляющее большинство украинских СМИ проигнорировало годовщину погромов?

— К сожалению, да. Объективное сообщение на эту тему должно содержать информацию о роли в событиях местных украинцев, в особенности в тех населенных пунктах, где советских сил уже не было, а немцы и их союзники еще не появились. Это, например, Гарасимов, Незвиско, Лука, Воронов, Жабокруки, Униж, Раковец, Петров в районе Ивано-Франковска или Улашковцы и Заболотовка в районе Тернополя. Агрессию украинцев в отношении евреев в этих местах сложно объяснить воздействием нацистской пропаганды или тем, что немцы, как в других точках, подталкивали к погромам. Так что многие стараются просто обходить эту тему из-за ее «взрывного» потенциала.

— Это касается также самого масштабного, львовского погрома?

— Погром во Львове — один из наиболее хорошо задокументированных погромов, произошедших летом 1941 года в Западной Украине: сохранилось много воспоминаний, есть фотографии и киноматериалы. Этому событию посвящены десятки научных публикаций, из которых можно упомянуть труды канадского историка Джона-Пола Химки. Все это позволяет установить эпицентр насилия в городе.

— Какое место занимает погром сейчас в локальной исторической памяти?

— Во Львове до сих пор не появилось даже мемориальной доски, которая бы напоминала о тех страшных событиях жителям и туристам. О них не рассказывается и в музее Тюрьма на Лонцкого, который посвящен массовым преступлениям НКВД (в конце июня сотрудники НКВД расстреляли политических заключенных, содержавшихся в нескольких львовских тюрьмах, не имея возможности вывези их до входа в город немцев, число жертв составило около 7 тысяч человек, из них примерно 50% были украинцами, 20-25% — поляками, полтора десятка процентов — евреями, — прим. Tygodnik Powszechny).

В экспозиции не упоминается и то, что после обнаружения этого преступления прокатилась волна насилия в отношении евреев и убийств, которые совершались в том числе в тюрьме, в здании которой она находится. Такая избирательность ведет к атомизации воспоминаний, отделения «нашей боли» от «чужой». Страдания еврейского населения Львова в ходе погромов попадают, к сожалению, во вторую категорию. Об участии в погромах местного населения стараются забыть.

— Больше 15 лет назад украинская исследовательница София Грачева опубликовала в киевском журнале «Критика» важную статью о роли украинцев в погромах. Казалось, что завяжется такая дискуссия, как в Польше после выхода книги Томаша Гросса о погроме в Едвабне. Однако она быстро утихла.

— Грачева, очень талантливая исследовательница, на примере Золочева убедительно показала, какие проблемы возникают с памятью о погромах. Ее текст стал толчком к дискуссии с участием украинских и западных ученых. Утихла она по нескольким причинам. Основная заключается в отсутствии в Украине интеллектуальной смелости. Говорить о погромах означает рисковать столкнуться с критикой, подвергнуться давлению в том числе со стороны научных кругов. Другая более прозаична: украинские исследователи в большинстве своем не имеют доступа к хранящимся в созданном Спилбергом «Фонде Шоа» или в Еврейском историческом институте в Варшаве свидетельствам евреев, а тем более к немецким документам. Не имея этих источников, изучать погромы сложно. Украинских свидетельств об этих событиях мало, а те, которые есть, преуменьшают роль местного населения.

— Почему в Украине так сложно писать критическую историю?

— Тому есть много причин. В научных кругах можно услышать о «гражданской ответственности» историка: ему предписывается создавать положительные национальные мифы, служащие сплочению общества. Я помню, как на презентации моей книги «Женские истории военных лет», которая проходила в 2018 году в Львове, одна участница дискуссии, вузовский преподаватель, выразила разочарование моими тезисами. Она ожидала услышать историю о «героических деяниях» женщин в ОУН и УПА, а я говорила о дискриминации, сексуальном насилии в украинском националистическом подполье, участии женщин в преступлениях против гражданского населения. Такую критику я слышу регулярно.

— Российская агрессия в отношении Украины тоже наверняка не способствует критическому осмыслению истории.

— Да, сложности связаны в том числе с тем, что продолжается война. Милитаризация общества, которое постоянно испытывает тревогу, пребывает в состоянии травмы, ведет к тому, что многие обращаются к национальным мифам. Часто можно услышать, что «настоящую историю» следует отложить до мирных времен.

— Украинским институтом национальной памяти вот уже два года руководит Антон Дробович. Как это отразилось на исторической политике?

— Дробович не вызывает такой резкой реакции, как его предшественник, поскольку под его руководством УИНП не устраивает никаких «революций». Декоммунизация, которая стала предметом ожесточенных дискуссий, практически завершена. Институт старается лавировать между националистическим и «объединяющим» дискурсом, проявлением чего служат разные конференции, носящие отчетливую политическую окраску.

Примером служит, например, недавняя конференция в Тернополе, организованная в ответ на протесты Польши против присвоения имени Шухевича местному стадиону. Дробович считается либералом, сторонником объединяющей национальной памяти, в которой есть место не только для украинцев, но и для крымских татар, поляков, евреев, представителей других народов. Он, в частности, подверг публичной критике киевский «Марш вышиванок» в честь 14-й дивизии войск СС «Галичина».

— Как относятся к исследованию мрачных страниц истории в научном институте, в котором вы работаете?

— Тема моих исследований, мягко говоря, восторгов не вызывает. В первую очередь потому, что я пишу в критическом ключе об ОУН и УПА. Один из моих начальников посоветовал мне повременить с этим, пока все участники национального подполья не отойдут в мир иной. Другой, которого я однажды встретила в архиве, спросил, знаю ли я, как с «такими, как я» обходились во время войны… Меня называют «агентом Кремля», «украинкой без самосознания». В первые годы мне было настолько тяжело выносить угрозы, что я начала ходить к психологу, принимать антидепрессанты. У меня случались панические атаки каждый раз, когда мне нужно было идти в Институт.

— Вы также работали в основанном Вятровичем Центре исследований освободительного движения.

— Я начала принимать участие в проектах Центра, поскольку он располагался в моем Институте, они поддерживали тесные контакты. В тот момент, признаюсь, у меня было романтическое представление об УПА. Это было связно с тем, что я выросла в деревне под Львовом под семейные рассказы о том, как мои родственники вели борьбу в подполье, а потом подверглись советским репрессиям. Свою роль в формировании положительного образа националистов сыграла моя учеба на историческом факультете Львовского университета. Это место не способствовало развитию критического подхода к ОУН и УПА. Сотрудничая с Центром, я заканчивала диссертацию на тему восприятия гитлеровской Германии жителями Галиции в период до 1939 года. Тогда ОУН еще не находилась в центре моих интересов, я мало о ней знала.

— Когда вы занялись темой ОУН/УПА?

— Когда стала изучать роль женщин в двух этих организациях. Я погрузилась в исторические источники и удивилась, даже была шокирована. Чем больше документов я читала, тем бледнее становился героический образ украинских националистов. Это все сильнее противоречило версии истории, которую продвигал Центр, так что мой уход был неизбежен.

— Одна из областей вашего научного интереса — это сексуальное насилие во время Холокоста. Сложная тема.

— Когда я изучала будни женщин в ОУН/УПА, естественным образом появилась тема сексуального насилия. Я погрузилась в научную литературу и поняла, какое важное место оно занимает в истории военных конфликтов и насилия на этнической почве. Эти явления не исчезли, ведь войны продолжаются, поэтому важно исследовать разные случаи, чтобы выработать превентивные механизмы на будущее. История Холокоста в Украине может оказаться полезной, поскольку она показывает, что системное насилие в массовых масштабах упрощает обращение к насилию индивидуальному, в том числе сексуальному, порой имеющему черты геноцида. В военный период насилие исходило в том числе от соседей. Сейчас я пишу книгу о сексуальном насилии как практически неизвестном элементе жизни евреев во время Холокоста.

— Какие наблюдения вы уже сделали?

— Важным аспектом моей работы станет демонстрация роли местных жителей, ведь до сих пор в большинстве работ в этом контексте рассказывалось о немцах. Между тем у нас есть воспоминаниях переживших Холокост и послевоенные судебные разбирательства, показывающие, что коллаборационисты и украинские полицейские тоже прибегали к насильственным действиям сексуального характера. Во время массовых казней, которые они проводили вместе с немцами, они развлекались, насилуя евреек, а потом их убивая. Случалось, что насилию подвергались еврейки, которые прятались, но были обнаружены. Некоторые в воспоминания именовали насильников «бандеровцами», что вполне возможно, ведь часть членов УПА охотилась в лесах на евреев.

Tygodnik Powszechny, Польша