Будущее американского великодержавия

22 июня 1897 г. примерно у 400 миллионов человек по всему земному шару — или у 25% населения планеты — был выходной. Праздновалась шестидесятая годовщина восшествия королевы Виктории на британский престол. Торжества — на суше и на море — по случаю 'брильянтового' юбилея растянулись на пять дней, но их кульминацией стали военный парад и благодарственный молебен 22 июня. Присутствовали премьер-министры 11 британских доминионов, а также принцы, герцоги, послы и посланники всех государств мира. Среди 50000 солдат, прошедших перед ними в парадном строю, были гусары из Канады, кавалеристы из Нового Южного Уэльса, карабинеры из Неаполя, верблюжья конница из индийского Биканера, и гурки из Непала. Один историк уподобил происходящее 'древнеримскому триумфу'.

В Лондоне восьмилетний Арнольд Тойнби (Arnold Toynbee), сидя на плечах у дяди, увлеченно наблюдал за парадом. Позднее, уже став самым знаменитым историком своего времени, он вспоминал: в этот великий день, казалось, даже солнце 'застыло в зените'. 'Я помню тогдашнее настроение, — продолжал Тойнби. — Он было таким: 'Что ж, мы первая держава мира, и, достигнув этой вершины, мы не покинем ее никогда. Конечно, есть такая штука — история, но история — это неприятности, которые происходят с другими. С нами-то, уж будьте уверены, ничего подобного произойти не может''.

Но конечно 'история' не обошла вниманием Британию. И потому перед сверхдержавой нашей эпохи стоит вопрос: настигнет ли она и США? Или может быть уже настигла? Точных аналогий на свете не бывает, но именно Британская империя в зените могущества — наиболее близкий исторический аналог сегодняшнего положения Соединенных Штатов на мировой арене. И размышляя над тем, затронут ли США силы перемен, и если да, то каким образом, стоит обратить самое пристальное внимание на опыт Британии.

Он во многом перекликается с современностью. Так, у недавних американских интервенций в Сомали, Афганистане и Ираке были свои предшественники — много десятилетий назад британские войска вторгались в те же самые страны. Основополагающая стратегическая дилемма единственного игрока подлинно мирового масштаба всегда одинакова. Однако между тогдашней Британией и нынешними Соединенными Штатами есть и фундаментальные различия. Когда первая пыталась поддерживать свой сверхдержавный статус, ей приходилось решать в первую очередь экономические, а не политические задачи. Для Америки же все обстоит с точностью до наоборот.

За счет дальновидных стратегических решений и искусной дипломатии Британии удавалось десятилетиями поддерживать и даже усиливать свое влияние в мире. В конечном итоге, однако, она ничего не смогла поделать с тем, что ее превосходство — связанное с динамичным экономическим и техническим развитием — быстро тает. Упадок британского могущества был благороден — но неуклонен. Проблема, с которой сегодня сталкиваются США — совершенно иного плана. Американская экономика, несмотря на нынешний кризис, в основе своей остается динамичной, по крайней мере, по сравнению с другими странами. Американское общество не утратило энергии. Разладилась политическая система США — именно она не в состоянии провести относительно простые реформы, способные обеспечить стране чрезвычайно стабильное будущее. Кроме того, Вашингтон, похоже, почти не осознает, что ситуация в мире меняется, и никак не проявляет способности переориентировать внешнеполитический курс в соответствии с требованиями новой эпохи.

Закат Pax Britannia

Сегодня масштабы Британской империи даже трудно себе представить. В зените могущества она охватывала четвертую часть суши, а ее подданные составляли четверть населения планеты. Сеть колоний, доминионов, баз и портов, подвластных Лондону, покрывала весь земной шар. На защите империи стояли Королевские ВМС — величайший военный флот в истории; ее земли соединяли 170000 миль телеграфных кабелей, проложенных по морскому дну, и 662000 миль подземных и наземных телеграфных линий. Британцы способствовали созданию первой глобальной коммуникационной сети — телеграфной. Железные дороги и каналы (важнейшим из них был Суэцкий) усиливали взаимосвязанность экономической системы. За счет всего этого Британской империи удалось создать первый в истории подлинно глобальный рынок.

Американцы любят поговорить о привлекательности своей культуры и идей, но на деле родоначальницей 'мягкого влияния' стала Британия. Историк Клаудио Велис (Claudio Veliz) указывает, что в 17 веке обе имперские державы того времени — Британия и Испания — занимались экспортом своих идей и методов в колонии Западного полушария. Испания стремилась утвердить в Новом Свете контрреформацию, Британия хотела, чтобы там расцвели религиозный плюрализм и капитализм. Как выяснилось, британские идеи носили более 'общечеловеческий' характер. Можно даже сказать, что Британия была самым успешным 'экспортером' собственной культуры в истории человечества. Задолго до 'американской мечты' уже существовал 'английский образ жизни' — за ним следили, им восхищались, ему подражали во всем мире. Кроме того, благодаря Британской империи английский стал одним из языков международного общения — на нем говорили от Карибского бассейна до Кейптауна и Калькутты.

К июню 1897 г. все это осознавалось еще не полностью, но уже во многом. Не только сами англичане сравнивали Британскую империю с Римом. Парижская Figaro объявила: 'Держава, правящая народами и направляющая их интересы в Канаде, Австралии, Индии, китайских морях, Египте, Центральной и Южной Африке, Атлантике и Средиземноморье, несомненно, сравнялась с Римом, а то и превзошла его'. Берлинская Kreuz-Zeitung назвала империю 'практически неуязвимой'. На другом берегу Атлантики New York Times заходилась от восторга: 'Мы — часть, и важная часть Большой Британии, которой судьба столь явно предначертала господствовать над нашей планетой'.

Однако величие Британии было не столь прочным, как казалось. Всего через два года после 'брильянтового юбилея' империя вступила в Англо-бурскую войну — конфликт, который многие историки называют началом заката британского могущества. Лондон был уверен в легкой победе. В конце концов, только что британская армия триумфально завершила похожий конфликт с 'дервишами' в Судане, несмотря на то, что вдвое уступала противнику числом. В битве при Омдурмане 'дервиши' всего за пять часов потеряли 48000 человек, а британцы — только 48 солдат. Многие в Британии считали, что одолеть буров будет еще проще. Ведь, как выразился один из депутатов парламента, речь шла о противостоянии между 'Британской империей и 30000 фермеров'.

Утверждалось, что война ведется ради благородной цели — защиты прав англоязычного населения республик Трансвааль и Оранжевая, к которым буры относились как к гражданам второго сорта. В то же время, Лондон не оставил без внимания тот факт, что после открытия месторождений золота в этом регионе в 1886 г. на долю этих республик приходилось 25% его общемировой добычи. В любом случае, буры нанесли превентивный удар, и в 1899 г. война началась.

Однако она сразу же приобрела неприятный для Британии оборот. Ее контингент превосходил противника числом, был лучше вооружен, а руководили им самые выдающиеся полководцы империи, включая героя Омдурмана лорда Китченера. Но буры были полны решимости защищать свою землю, хорошо знали местность, и успешно применяли партизанскую тактику, основанную на внезапности и скорости передвижения. Подавляющее военное превосходство британской армии в этих условиях сводилось на нет, и ее командование перешло к жестоким репрессиям, — сжигало деревни, сгоняло гражданское население в концлагеря (первые в истории) — а также отправляло в Африку все новые подкрепления. Под конец против 45000 бурских ополченцев Британия выставила 450000 солдат.

Буры не могли сдерживать натиск британцев до бесконечности, и в 1902 г. вынуждены были капитулировать. Однако по сути Британия войну проиграла. Она потеряла убитыми и ранеными 45000 человек, израсходовала полмиллиарда фунтов, до предела напрягла силы своих сухопутных войск; конфликт выявил чудовищную некомпетентность и коррупцию в ее военных структурах. Более того, жестокая тактика британцев испортила репутацию империи в глазах всего мира. Внутри страны все это создало — или выявило — глубокие разногласия относительно роли Британии в мире. На международной арене все остальные великие державы — Франция, Германия, США — негативно отнеслись к действиям Лондона. 'Они остались без друзей' — так отозвался о британцах в 1902 г. историк Лоуренс Джеймс (Lawrence James).

Теперь перенесемся в сегодняшний день. Другая великая держава, обладающая неодолимой военной мощью, без труда одерживает победу в Афганистане, а затем начинает другую, столь же легкую, по ее мнению, войну — с изолированным режимом Саддама Хусейна в Ираке. Результат: молниеносная победа на поле боя, за которой следует долгая, трудная борьба, сопровождающаяся множеством политических и военных просчетов, и встречающая активное противодействие на международной арене. Аналогия между Америкой и Британией, между иракской и Англо-бурской войной очевидна — и в свете этого будущее Америки выглядит мрачно. Действительно, независимо от того, чем закончится конфликт в Ираке, он уже обошелся Соединенным Штатам очень дорого. Война истощает силы Америки, отвлекает ее внимание от других проблем, перенапрягает возможности армии, пятнает ее имидж. 'Деструктивные государства' вроде Ирана и Венесуэлы и великие державы вроде Китая и России извлекают преимущества из невнимания и неудач Вашингтона. Знакомая тема упадка имперского могущества вновь всплыла на поверхность. История снова вступает в свои права.

Долгое прощание

Однако при всем очевидном сходстве тогдашняя и нынешняя ситуации на самом деле различаются. Британия была странной сверхдержавой. Историки написали сотни книг, объясняя, как Лондон мог избежать упадка, если бы не сделал тех или иных внешнеполитических шагов. Нужно было избежать войны с бурами, утверждают одни. Не надо было лезть в Африку, говорят другие. Историк Найелл Фергюсон (Niall Ferguson) высказывает 'еретическое' предположение: не вступи Британия в Первую мировую войну (а без ее участия она, возможно, вообще не стала бы мировой), ей бы наверно удалось сохранить свой великодержавный статус. Доля правды в этой аргументации есть (Первая мировая война разорила Британию в финансовом плане), но чтобы увидеть все это в должном историческом контексте, следует поменять угол зрения. Британия создала гигантскую империю благодаря уникальному стечению обстоятельств. И удивляться следует не тому, что она пришла в упадок, а тому, что британская гегемония продлилась так долго. И если мы поймем, как Британия использовала свои козыри, — со временем становившиеся все слабее — это может прояснить вопрос о том, каким образом Соединенным Штатам следует двигаться вперед.

Богатой страной Британия была не одно столетие (и большую часть этого периода числилась в рядах великих держав), но экономической сверхдержавой стала всего на четверть века. Многие наблюдатели ошибочно датируют апогей ее мощи пышными 'имперскими' событиями вроде 'Брильянтового юбилея'. На деле же к 1897 г. лучшие годы Британии были уже позади. Зенитом ее могущества стал более ранний период — 1845-1870 гг. Тогда на долю Британии приходилось более 30% общемирового ВВП. По энергопотреблению она в пять раз превосходила Соединенные Штаты, и в 155 раз — Россию. Она обеспечивала 25% мирового товарооборота, и две пятых торговли промышленными товарами. При этом население Британии составляло лишь 2% жителей планеты.

К концу 1870-х гг. США сравнялись с Британией по большинству показателей промышленного производства, а в первой половине 1880-х — уже обогнали ее, как это сделает Германия 15 годами позже. К началу Первой мировой войны по объему ВВП Америка превосходила Британию в два раза; больше британского был и совокупный национальный доход Франции и России. В 1860 г. на долю Британии приходилось 53% общемирового производства металлургической продукции (тогда это считалось главным показателем промышленной мощи); к 1914 г. — менее 10%.

В политическом плане к началу Первой мировой войны Лондон, конечно, все еще являлся 'столицей мира'; никто не мог сравниться с ним по влиянию, и во многих регионах мира это влияние никем особенно не оспаривалось. Британия создала свою империю еще до зарождения национализма, а потому она без особого труда завоевывала и обеспечивала контроль над обширными территориями. Ее морская мощь не имела себе равных, и к тому же Британия сохранила господствующие позиции в таких сферах, как банковское дело, морские перевозки, страховой бизнес и инвестиции. Лондон по-прежнему был финансовым центром планеты, а фунт оставался мировой резервной валютой. Даже в 1914 г. Британия вложила за рубежом вдвое больше капиталов, чем ее главный конкурент в этой области, — Франция — и в пять раз больше, чем Соединенные Штаты. Прибыли от этих инвестиций и иных 'неосязаемых источников дохода' отчасти создавали впечатление, что ее экономическая мощь по-прежнему незыблема.

На деле же британская экономика катилась по наклонной плоскости. В последние десятилетия перед Первой мировой войной среднегодовые темпы экономического роста в стране не составляли и 2%. В то же время аналогичные показатели для США и Германии достигали примерно 5%. Британия, оказавшаяся в авангарде первой Промышленной революции, не сумела вовремя подключиться к второй. Товары, которые она производила, воплощали скорее вчерашний, чем завтрашний день. В 1907 г., к примеру, в стране изготовлялось в четыре раза больше велосипедов, чем в США, но в 12 раз меньше автомобилей.

Ученые спорят о причинах упадка Британии, собственно, чуть ли не с того времени, как этот упадок начался. Некоторые ищут ответа в геополитике, другие — в экономических факторах, таких, как недостаточные инвестиции в строительство новых предприятий и оборудование, и напряженные отношения между трудом и капиталом. Британский капитализм оставался косным и старомодным, промышленность по-прежнему основывалась на небольших мануфактурах с участием квалифицированных ремесленников, а не крупных фабриках, получивших распространение в Германии и США. Проявлялись и проблемы 'общекультурного' плана. В богатой Британии все меньше внимания уделялось прикладному образованию, а общество сохраняло полуфеодальный оттенок из-за наличия земельной аристократии.

 Впрочем, ни один из этих изъянов, возможно, не имел решающего значения. Историк Пол Кеннеди (Paul Kennedy) объясняет, что гегемония Британии в 19 столетии была порождена весьма необычным стечением обстоятельств. С учетом ее 'портфеля могущества' — географического положения, численности населения, сырьевых ресурсов — доля Британии в общемировом ВВП должна была бы составлять 3-4 %, но на деле она превышала эту цифру примерно в 10 раз. И когда воздействие этого уникального стечения обстоятельств ослабло — в других западных странах началась индустриализация, произошло объединение Германии, а в Соединенных Штатах разрешился конфликт между Севером и Югом — упадок британского могущества стал делом предрешенным. Британский государственный деятель Лео Эмери (Leo Amery) четко понимал это еще в 1905 г. 'Как могут наши маленькие острова долго удерживать свои позиции перед лицом столь огромных и богатых империй, в которые превращаются Соединенные Штаты и Германия?— задавал он риторический вопрос. — Как можем мы, с нашим сорокамиллионным населением, соперничать с государствами, где оно вдвое больше?' Сегодня, наблюдая за 'взлетом' Китая, аналогичным вопросом задаются многие американцы.

После утраты экономической гегемонии Британии удалось сохранить положение ведущей мировой державы еще на многие десятилетия благодаря сочетанию дальновидной стратегии с умелой дипломатической тактикой. Осознав, что соотношение сил на международной арене меняется, Лондон принял важнейшее решение, надолго продлившее его влияние в мире: он предпочел приспособиться к 'взлету' Соединенных Штатов, а не пытаться ему противодействовать. После 1880 г. Британия по ряду вопросов раз за разом шла на уступки все более напористому Вашингтону.

Лондону было нелегко передавать 'бразды правления' собственной бывшей колонии, стране, с которой он дважды воевал, и где в ходе недавней гражданской войны он сочувствовал сепаратистам. Однако в стратегическом плане это был мастерский ход. Если бы Британия, в добавление к другим своим заботам на международной арене, попыталась еще и противодействовать росту американского могущества, это ее бы полностью обескровило. При всех ошибках, допущенных Лондоном за следующие полвека, его стратегия в отношениях с Вашингтоном — которой неукоснительно придерживалось любое правительство страны начиная с 1890-х гг. — позволяла Британии сосредоточить внимание на других важнейших направлениях. Так, она сохраняла свой статус 'владычицы морей', контролируя большие и малые морские коммуникации за счет владения, как тогда говорилось 'пятью ключами' от планеты — Сингапуром, мысом Доброй надежды, Александрией, Гибралтаром и Дуврским проливом.

Многие десятилетия усилия Британии по поддержанию контроля над своей империей и сохранению влияния в мире встречали сравнительно слабое противодействие. (В рамках мирного урегулирования после окончания Первой мировой войны она увеличила территорию империи на 1,8 миллиона квадратных миль и приобрела 13 миллионов новых подданных, в основном за счет Ближнего Востока). Тем не менее, разрыв между ее политическим влиянием и экономическим потенциалом продолжал расширяться. К началу 20 столетия содержание колониальной империи превратилось в тяжелейшее бремя для государственной казны. А ситуация уже не позволяла ей 'жить на широкую ногу'. В экономике Британия все больше сдавала свои позиции. Первая мировая война обошлась ей в 40 с лишним миллиардов долларов, и страна, некогда пользовавшаяся заслуженной репутацией 'кредитора номер один' в мире, к ее окончанию накопила долгов, составлявших 136% от своего годового ВВП. К середине 1920-х гг. только на процентные выплаты по этой задолженности уходило до половины государственного бюджета. В то же время к 1936 г. военные расходы Германии превысили британские в три раза. В том же году, когда Италия вторглась в Эфиопию, Муссолини направил в Ливию 50000 солдат — этот контингент в десять раз превосходил по численности британские войска, охранявшие Суэцкий канал. Именно эти обстоятельства — в сочетании с еще свежими воспоминаниями о мировой войне, унесшей жизни 700000 молодых британцев — побуждали Лондон, столкнувшийся в 1930-х гг. с угрозой со стороны фашизма, отдавать предпочтение иллюзиям и политике умиротворения перед конфронтацией.

Последний гвоздь в гроб британского экономического могущества забила Вторая мировая война: в 1945 г. по объему ВВП США превзошли Британию в десять раз. Но даже в этот период Лондон сохранил потрясающую способность влиять на события — как минимум отчасти благодаря сверхчеловеческой энергии и честолюбию Уинстона Черчилля. С учетом того, что львиная доля финансовых издержек Антигитлеровской коалиции приходилась на Соединенные Штаты, а больше всего потерь на фронтах несли русские, лишь необычайная политическая воля позволяла Британии оставаться одной из трех держав, определявших послевоенное устройство мира. (Совместные фотографии Франклина Рузвельта, Иосифа Сталина и Черчилля на Ялтинской конференции в феврале 1945 г. никого не должны вводить в заблуждение: 'большой тройки' в Ялте уже не было — в этой встрече участвовала 'большая двойка' плюс мастер политического покера, сумевший сохранить для себя и своей страны место за карточным столом).

Но и за это пришлось заплатить свою цену. В обмен на кредиты Лондону к США перешли десятки британских баз в Канаде, Карибском бассейне, Индийском и Тихом океанах. 'Британская империя передается американскому ростовщику — нашей единственной надежде', — заметил по этому поводу один из депутатов парламента. Экономист Джон Мейнард Кейнс назвал ленд-лиз попыткой 'вырвать глаза у Британской империи'. Другие наблюдатели, настроенные не столь эмоционально, осознавали, что этот процесс неизбежен. Тойнби, к тому времени уже ставший выдающимся историком, утешал соотечественников, отмечая: 'рука' Вашингтона 'будет отнюдь не так тяжела, как рука России, Германии или Японии, а других альтернатив, как я понимаю, не существует'.

Предпринимательская империя

Британия утратила статус мировой державы не из-за неправильной политики, а из-за изъянов экономики. Более того, можно сказать, что впечатляющее искусство, с которым Лондон разыгрывал свои слабеющие козыри несмотря на десятилетний экономический упадок, может послужить важным уроком для Соединенных Штатов. Для начала, однако, необходимо отметить, что главного фактора, обусловившего крушение британского могущества — необратимого ослабления экономических позиций — Америке сегодня, в общем, опасаться нечего. Преобладание Британии в мировой экономике продолжалось считанные десятилетия — американское же лидерство в этой сфере длится уже 120 лет. Экономика США заняла первое место в мире еще в середине 1880-х гг., и сохраняет его по сей день. Более того, с тех пор доля США в общемировом ВВП остается практически на одном и том же уровне. За исключением непродолжительного периода, — второй половины 1940-х и 1950-х гг. — когда другие промышленно развитые страны еще не оправились от войны и Америка давала половину общемирового ВВП, доля США уже более ста лет составляет примерно четверть от его объема (32% в 1913 г., 26% в 1960 г., 22% в 1980 г., 27% в 2000 г. и 26% в 2007 г.). В ближайшие 20 лет она скорее всего уменьшится, но незначительно. Согласно большинству оценок, в 2025 г. американская экономика по-прежнему будет вдвое превосходить китайскую с точки зрения номинального ВВП.

Это различие между Соединенными Штатами и Британией проявляется и в сфере военных расходов. Британия была владычицей морей, но отнюдь не суши. Ее сухопутные войска были настолько немногочисленны, что Отто фон Бисмарк как-то сострил: если британская армия вторгнется в Германию, он прикажет местной полиции ее арестовать. При этом преобладание Британии на морях — по тоннажу ее ВМС превосходили флоты двух следующих по мощи военно-морских держав — требовало чудовищных расходов. Американские вооруженные силы, напротив, занимают первое место в мире по всем направлениям, — на суше, море, в воздухе и космосе — а военный бюджет США превышает оборонные расходы 14 других наиболее мощных держав вместе взятых, и составляет почти 50% общемировых расходов на эти цели. Кроме того, в НИОКР военного назначения Вашингтон вкладывает больше средств, чем все другие страны мира вместе взятые. И, что самое важное, эти затраты не ложатся на страну непосильным бременем. Сегодня оборонные расходы США составляют 4,1% от ВВП, т.е. меньше, чем на протяжении почти всего периода 'холодной войны' (при президенте Эйзенхауэре они достигали 10%). По мере увеличения валового внутреннего продукта страны она может позволить себе такие затраты на эти цели, которые в прошлом сломали бы ее 'финансовый хребет'. Войну в Ираке можно считать трагедией или борьбой за правое дело, но в любом случае она не доведет Соединенные Штаты до банкротства. 'Счет' за Ирак и Афганистан — 125 миллиардов долларов в год — не достигает и 1% от ВВП страны. Для сравнения: в 1970 г. война во Вьетнаме обошлась Америке в 1,6% ВВП. (Ни в один из этих процентных показателей не включены военные издержки второго и третьего порядка, что позволяет осуществить их объективное сравнение, даже если конкретные цифры вызывают споры).

При этом преобладание США в военной сфере — не основа, а производная от их экономического потенциала. Его подпитывает экономическая и техническая база страны, которая и сегодня выглядит чрезвычайно сильной. Да, США сейчас сталкиваются с самыми серьезными, глубокими и масштабными проблемами за всю свою историю, и они несомненно утратят некоторую часть своей доли в общемировом ВВП. Но этот процесс никоим образом не будет напоминать скольжение Британии по 'наклонной плоскости' в 20 столетии, когда страна лишилась лидирующих позиций в таких сферах, как инновации, энергия и предпринимательский дух. Американская экономика сохранит свой живой, динамичный характер, и останется на переднем крае новых революций в науке, технологиях и промышленности.

Чтобы понять, что ждет Соединенные Штаты в новой обстановке, для начала следует просто оглянуться по сторонам: ведь это будущее уже окружает нас. Глобализация уже два десятка лет развивается вглубь и вширь. Все больше стран налаживает товарное производство, развитие коммуникационных технологий выравнивает условия игры, капиталы свободно перемещаются по планете — и Соединенные Штаты извлекают из этих тенденций массу преимуществ. В американскую экономику вкладываются сотни миллиардов долларов, американские компании весьма успешно осваивают новые рынки и отрасли. Несмотря на то, что двадцать лет курс доллара был чрезвычайно высок, сокращения американского экспорта не произошло, а сегодня Всемирный экономический форум оценивает экономику США как самую конкурентоспособную в мире. В течение последних 25 лет среднегодовой рост ВВП в Соединенных Штатах превышал 3%, что существенно превосходит аналогичные показатели Европы и Японии. Рост производительности труда — этот живительный эликсир современной экономики — уже десять лет превышает 2,5%, что на целый процентный пункт выше средней цифры по Европе. Возможно, превосходство США по темпам роста сегодня сходит на нет, и в ближайшие несколько лет их динамика будет больше напоминать ситуацию в других передовых промышленно развитых странах. Но общий тезис — о том, что, несмотря на свои огромные размеры, экономика США отличается высокой динамичностью и инновационностью — сохраняет актуальность.

Возьмем, к примеру 'отрасли будущего'. В ближайшие 50 лет развитие нанотехнологий (сферы прикладной науки, связанной с управлением материей на атомном и молекулярном уровне) обернется мощнейшими прорывами, и именно США господствуют в этой области. По количеству специализированных 'наноцентров' Америка превосходит три другие лидирующие в этой сфере страны (Германию, Британию и Китай) вместе взятые; кроме того, американцы запатентовали больше открытий в области нанотехнологий, чем все остальные страны мира — что свидетельствует об их потрясающем умении превращать абстрактную теорию в конкретную продукцию. Биотехнологии (общая категория, охватывающая применение биологических систем для создания медицинской, сельскохозяйственной и промышленной продукции) — другое направление, где Соединенные Штаты занимают господствующие позиции. Доходы от практического применения биотехнологий в США приблизились в 2005 г. к 50 миллиардам долларов — эта цифра в пять превышает европейский показатель, и составляет 76% от общемировых доходов в этой сфере.

Промышленное производство, конечно, уходит из страны — оно перемещается в развивающиеся государства, превращая американскую экономику в 'изготовителя услуг'. Это пугает многих американцев, побуждая их задаваться вопросом: что же будет производить их страна, если на всех товарах появится клеймо 'сделано в Китае'? Однако развитие обрабатывающих отраслей в странах Азии следует воспринимать в контексте глобальной экономики. Корреспондент Atlantic Monthly Джеймс Феллоуз (James Fallows) провел год в Китае, наблюдая за его промышленным 'локомотивом' вблизи, и убедительно обосновал тезис о том, что аутсорсинг лишь укрепляет конкурентоспособность американской экономики. Все дело в том, что самые большие деньги дает не само изготовление, а разработка и сбыт продукции — т.е. сферы, где США по-прежнему господствуют. Наглядным примером в этой связи служит iPod: большинство их изготовляется за пределами Соединенных Штатов, но основная добавленная стоимость от этого достается компании Apple.

Многих экспертов и ученых, и даже кое-кого из политиков, беспокоят некоторые статистические данные, не сулящие Соединенным Штатам ничего хорошего. Так, рост накоплений в Америке равен нулю, дефицит текущего баланса, внешнеторговый дефицит и дефицит бюджета весьма высоки, медианные доходы не увеличиваются, а обязательства государства в сфере соцобеспечения становится все труднее выполнять. Все эти проблемы вполне законно вызывают озабоченность, и решать их необходимо. Но необходимо помнить, что многие статистические индикаторы, на которые часто ссылаются, либо дают приблизительное представление о положении дел в экономике, либо попросту устарели. Немалая часть из них разрабатывалась еще в конце 19 века, и призвана была отражать ситуацию в индустриальной экономике с невысоким уровнем трансграничной активности, и они малопригодны для современного народного хозяйства, действующего в условиях взаимосвязанного глобального рынка.

Так, последние двадцать лет уровень безработицы в США находится на весьма низком уровне, что, по мнению экономистов, должно было привести к раскручиванию инфляции, но этого не произошло. А вот еще пример — дефицит текущего баланса США в 2007 г. достиг 800 миллиардов долларов, или 7% ВВП — а ведь считалось, что уже на уровне 4% ВВП он должен привести к экономическому краху. Нынешний дефицит текущего баланса действительно опасно высок, но отчасти его уровень можно объяснить тем, что в мире наблюдается избыток накоплений, а Соединенные Штаты остаются чрезвычайно стабильной и привлекательной для инвесторов страной. Сокращение же объема личных сбережений, как указывает экономист Ричард Купер (Richard Cooper) из Гарвардского университета, в основном компенсируется ростом корпоративных накоплений. Кроме того, инвестиционная ситуация в США будет выглядеть куда благополучнее, если мы учтем расходы не только на материальные активы и жилье, но и на образование и НИОКР.

Конечно, Соединенные Штаты сталкиваются с серьезными проблемами. По всем расчетам система медицинского страхования Medicare угрожает 'взорвать' федеральный бюджет. Переход от профицита к бюджетному дефициту за период 2000-2008 гг. тоже чреват серьезными последствиями. Кроме того, 'визитной карточкой' новой эпохи стал рост неравенства, вызванной появлением 'экономики знаний', усложнением технологий и глобализацией. Но наибольшую тревогу, пожалуй внушает тот факт, что американцы берут в долг 80% избыточных накоплений всего мира, и тратят эти деньги на потребление: они распродают свои активы иностранцам, чтобы выпить в день две лишние чашки кофе. Но эти проблемы следует оценивать в контексте общего состояния экономики, которая остается мощной и динамичной.

Лидер в сфере образования

 'Хорошо, — возразят те, кого мои доводы не успокоили. — Но все, что вы описываете — это 'моментальный снимок', отражающий ситуацию на сегодняшний день. Однако все преимущества США быстро тают, поскольку страна утрачивает научно-техническую базу и переживает неуклонное падение культурного уровня'. Народ, некогда приверженный протестантской этике 'отложенного вознаграждения', сегодня стремится к удовольствиям здесь и сейчас, утверждают эти люди; американцы утратили интерес к основам — математике, производству, усердному труду, сбережениям, мы превращаемся в общество, специализирующееся на потреблении и досуге

Казалось бы, самым наглядным свидетельством их правоты могут служить статистические данные об упадке, который переживают в США инженерные специальности. В 2005 г. Национальная Академия Наук обнародовала доклад, содержавший предупреждение о том, что США могут скоро утратить положение мирового лидера в области технических наук. Там отмечалось, что в 2004 г. китайские ВУЗы выпустили 600000 дипломированных инженеров, индийские — 350000, а американские — 70000. В дальнейшем эти цифры бесчисленное множество раз повторялись в статьях, книгах и выступлениях. И действительно, на первый взгляд подобные сравнительные данные должны просто приводить в отчаянье. На что могут надеяться США, если на одного дипломированного инженера-американца приходится более десятка китайских и индийских? Кроме того, говорится в докладе, на зарплату одного американского химика или инженера любая компания может нанять пятерых химиков из Китая или 11 инженеров из Индии.

Эти цифры, однако, нельзя считать корректными. Несколько журналистов и ученых изучили вопрос поглубже, и быстро обнаружили, что в данные по двум азиатским странам включены и выпускники двух- или трехгодичных курсов, где студенты обучаются лишь выполнению простых технических задач. По оценке Национального научного фонда (National Science Foundation), анализирующего подобные статистические данные по США и другим странам, китайские ВУЗы выпускают в год 200000 специалистов-инженеров, а Рон Хайра (Ron Hira) из Рочестерского технологического института считает, что в Индии число таких дипломников составляет 125000 в год. Таким образом, в пересчете на душу населения в США готовится больше специалистов-инженеров, чем в Китае или Индии.

Кроме того, эти данные не отражают такой аспект, как качество подготовки. Наиболее талантливые студенты в Китае и Индии — например те, кто оттачивает свои знания в знаменитых индийских Технологических институтах (вступительные экзамены в них успешно сдают 5000 из 300000 абитуриентов) достигли бы высот в любой системе образования. Но за пределами этих элитных учебных заведений — а они выпускают не более 10000 специалистов в год — качество высшего образования в Китае и Индии остается крайне низким: именно поэтому столько молодых людей из этих стран отправляется учиться за рубеж. В 2005 г. Институт глобальных исследований при корпорации McKinsey (McKinsey Global Institute) изучил 'формирующийся глобальный рынок рабочей силы', выяснив, что 28 стран с низкими среднедушевыми доходами располагают примерно 33 миллионами молодых специалистов. Однако, как отмечалось в исследовании, 'лишь немногие из потенциальных соискателей рабочих мест могут успешно трудиться в иностранных компаниях', в основном из-за недочетов в образовании.

На самом деле, высшее образование — самый важный козырь США. Ни в одной другой сфере их преимущество не выглядит столь подавляющим. В докладе, подготовленном в 2006 г. лондонским Центром европейских реформ (Centre for European Reform), указывается, что Соединенные Штаты инвестируют в высшее образование 2,6% ВВП; для сравнения — соответствующие показатели Европы и Японии составляют, соответственно, 1,2 и 1,1%. По различным оценкам, на долю США, чье население составляет 5% жителей планеты, приходится семь или восемь из десяти лучших университетов мира, и от 48 до 68% университетов, занимающих первые 50 мест в мировом рейтинге. Особенно впечатляюще выглядит потенциал Америки в области точных наук. Если в Индии ежегодно защищается 35-50 диссертаций по вычислительной технике и информатике, то в Соединенных Штатах — до 1000. В списке ВУЗов, где получали образование 1000 лучших специалистов мира в области компьютерных наук, десять наиболее часто встречающихся — американские университеты. США также намного опережают другие страны в плане привлекательности для студентов: на их долю приходится 30% молодых людей, учащихся за рубежом; по уровню сотрудничества между деловым сообществом и образовательными учреждениями Америка также не имеет равных в мире. Все эти преимущества скорее всего сохранятся — поскольку европейская и японская система высшего образования, в основном огосударствленная и управляемая чиновниками — вряд ли претерпит серьезные изменения. Что же касается Китая и Индии, то там активно открываются новые ВУЗы, но создать с нуля университет мирового класса за несколько десятилетий весьма нелегко.

Тех, кто считает, что начальное и среднее образование в Америке заслуживает столь же высокой оценки, наберется немного. Согласно общепринятому мнению, эта сфера охвачена кризисом, и в международных рейтингах американские школьники год за годом занимают довольно низкие места — особенно с точки зрения знаний по математике и естественным наукам. Однако эти статистические данные, точные сами по себе, на деле отражают нечто немного иное. Реальная проблема в стране связана не со знаниями как таковыми, а с доступом к ним. В рамках стандарта 'Международные тенденции в обучении математике и естественным наукам' (Trends in International Mathematics and Science Study (TIMSS)), используемому для сравнения образовательных программ в различных странах.

Foreign Affairs, США