Утраченная перестройка

ИноСМИ

Перестройка, или серия политических и экономических реформ, предпринятых мною в Советском Союзе в 1985 году, до сих пор является предметом ожесточенных споров. Сегодня эта полемика стала по-новому актуальной, и не просто в связи с 25-й годовщиной перестройки, но и потому что Россия вновь сталкивается с вызовом перемен. В такие моменты уместно и необходимо посмотреть назад.

Мы начали перестройку, так как наш народ и руководство страны понимали, что жить как прежде мы не можем. Советская система, созданная на принципах социализма ценой огромных усилий и жертв, превратила нашу страну в крупную державу с мощной промышленной базой. Советский Союз был силен в критических ситуациях, но при более нормальных обстоятельствах наша система обрекала нас на неполноценность.

Это было понятно мне и другим представителям нового поколения руководителей, а также членам старой гвардии, которые думали о будущем страны. Я вспоминаю свою беседу с министром иностранных дел Андреем Громыко, которая состоялась за несколько часов до пленума ЦК, избравшего меня в марте 1985 года новым генеральным секретарем партии. Громыко согласился, что необходимы радикальные перемены, каким бы значительным ни был риск.

Меня часто спрашивают, понимали ли мои соратники по перестройке и я весь объем того, что нам придется сделать. Ответ и "да" и "нет" – не в полной мере и не сразу. Было совершенно ясно то, от чего нам необходимо отказаться: от жесткой и косной идеологической, политической и экономической системы; от конфронтации со значительной частью остального мира; а также от необузданной гонки вооружений. Отвергая все это, мы пользовались полной поддержкой народа; тем руководителям, которые позднее оказались твердолобыми сталинистами, пришлось замолчать и даже уступить.

Гораздо труднее ответить на следующий вопрос: каковы были наши цели, чего мы хотели добиться? За короткое время мы прошли большой путь, перейдя от попыток исправить существующую систему к осознанию необходимости ее замены. Однако я всегда был верен своему выбору эволюционных изменений – целенаправленно двигаясь вперед так, чтобы не погубить народ и страну, чтобы избежать кровопролития.

Если радикалы подталкивали нас, чтобы двигаться быстрее, то консерваторы наступали нам на ноги. Обе эти группы несут основную часть вины за то, что случилось позднее. Я тоже признаю свою часть ответственности. Мы, реформаторы, делали ошибки, которые дорого стоили нам и нашей стране.

Наша главная ошибка заключалась в запоздалом реформировании Коммунистической партии. Партия инициировала перестройку, но вскоре стала препятствием на пути нашего движения вперед. Высшая партийная бюрократия в августе 1991 года предприняла попытку переворота, который сорвал реформы.

Мы также с запозданием начали реформировать союз республик, который прошел большой путь за время их общего существования. Они стали самыми настоящими государствами, с собственной экономикой, с собственными элитами. Нам надо было найти для них способ существования в качестве суверенных государств в рамках децентрализованного демократического союза. В ходе общенационального референдума в марте 1991 года более 70 процентов избирателей поддержали идею о новом союзе суверенных республик. Но августовская попытка переворота, которая ослабила мои позиции как президента, сделала такую перспективу невозможной. К концу года Советский Союз уже не существовал.

Мы допускали и другие ошибки. В пылу политических баталий мы упустили из виду экономику, и люди не простили нам нехватку продуктов повседневного спроса и очереди за товарами первой необходимости.

И все же достижения перестройки неоспоримы. Это был прорыв к свободе и демократии. Сегодняшние опросы подтверждают, что даже те, кто критикует перестройку и ее лидеров, высоко оценивают ее достижения: отказ от тоталитарной системы, свободу слова, собраний, вероисповедания, передвижения, а также политический и экономический плюрализм.

После роспуска Советского Союза российские лидеры предпочли более радикальную версию реформ. Их "шоковая терапия" оказалась хуже, чем сама болезнь. Многие люди были ввергнуты в бедность; чрезвычайно увеличилась разница в доходах. Мощные удары были нанесены по здравоохранению, образованию и культуре. Россия начала утрачивать свою индустриальную базу, ее экономика попала в полную зависимость  от экспорта нефти и газа.

К концу столетия страна была наполовину разрушена, и нам грозил хаос. Демократия оказалась под угрозой. Переизбрание президента Бориса Ельцина в 1996 году и передача власти его назначенному преемнику Владимиру Путину в 2000-м были демократическими по форме, но не по содержанию. Именно тогда я начал беспокоиться за будущее демократии в России.

Я понял, что в ситуации, когда на карту поставлено само существование российского государства, действовать по правилам не всегда возможно. В такие времена могут понадобиться решительные, жесткие меры, и даже элементы авторитаризма. Поэтому я поддержал шаги, предпринятые Путиным во время его первого президентского срока. Я был не одинок – в те дни его поддержало от 70 до 80 процентов населения.

Тем не менее, стабилизация страны не может быть единственной или конечной целью. России нужно развитие и модернизация, чтобы стать лидером во взаимозависимом мире. За последние несколько лет наша страна не приблизилась к этой цели, хотя на протяжении десятилетия мы извлекали выгоду из высоких цен на наш основной предмет экспорта – нефть и газ. Мировой кризис ударил по России сильнее, чем по многим другим странам, и винить в этом мы можем только себя самих.

Россия будет уверенно двигаться вперед, только если она пойдет по демократическому пути. В последнее время в этом отношении у нас был целый ряд неудач.

Например, все важнейшие решения сегодня принимаются исполнительной властью, а парламент лишь автоматически и формально их утверждает. Под сомнением оказалась независимость судов. У нас отсутствует партийная система, позволяющая одерживать победу настоящему большинству, учитывающая мнение меньшинства и допускающая существование активной оппозиции. Усиливается ощущение, что власть боится гражданского общества и хочет все контролировать.

Мы уже были в такой ситуации, проходили через это. Хотим ли мы вернуться назад? Думаю, никто не хочет, включая наших руководителей.

Я чувствую тревогу в словах президента Дмитрия Медведева, когда он задает вопрос: "Должны ли мы и дальше тащить в наше будущее примитивную сырьевую экономику и хроническую коррупцию?" Он также предостерегает от благодушия в обществе, где государство это "это и самый большой работодатель, самый активный издатель, самый лучший продюсер, сам себе суд, сам себе партия и сам себе в конечном счёте народ".

Я согласен с президентом. Я согласен с его целью модернизации. Но она не произойдет, если люди будут связаны, если они будут просто пешками. Если мы хотим, чтобы люди ощущали себя и действовали как граждане, для этого есть лишь один рецепт: демократия, включая власть закона и открытый и честный диалог между властью и народом.

Россию сдерживает страх. Среди людей и среди руководства существует опасение, что новый раунд модернизации приведет к нестабильности и даже хаосу. В политике страх это плохой советчик, и мы должны его преодолевать.

Сегодня в России много свободных, независимо мыслящих людей, которые готовы взять на себя ответственность и отстоять демократию. Но сейчас очень многое зависит от поступков власти.

Михаил Горбачев, "The New York Times", США