Илья Стариков: Опыт лирической автобиографии. Часть № 2

Смерть вождя

Именно в техникуме мы прошли и первый урок борьбы за демократию. Как и в каждом педагогическом коллективе, здесь тоже оказались разные люди. К примеру, Виктор Леонидович Фукельман сухую дисциплину теории корабля, напичканую математикой, излагал как поэму. Вся группа усвоила ее так, что когда собрались отметить двадцатилетие окончания техникума, в ресторане после хорошего возлияния ребята вспомнили и написали на двух чистых салфетках все формулы расчета метоцентрической высоты для определения остойчивости судна. Мы все расписались и вручили ему эти салфетки на память. А он предложил тост за лучший подарок в своей жизни…

Но встретились в техникуме и другие педагоги. Детали машин читал у нас инженер невысокого роста, суетливый, торопливо выговаривший слова и безжалостно коверкавший терминалогую. Так, вместо «шпонка» выговаривал «шпонька», за что его так и называли между собой студенты. Предмет свой знал он паршиво, не мог оторваться от конспекта. Часто, исписав пол доски формулами, вдруг стирал их, говорил, что ошибся и предлагал правильный вывод найти в учебнике. В то время прошел девятнадцатый съезд КПСС. В его материалах особо отмечалась необходимость развития в нашем обществе критики и самокритики, воспитания советстких Салтыковых-Щедреных. Мы же привыкли все напечатанное в газетах воспринимать всерьез. Поэтому на очередном комсомольском собрании выступила наша отличница Деля Розенблат и раскритиковала лекции Шпоньки. Ее поддержало еще несколько студентов. На своем занятии Шпонька всей группе намекнул, что, критикуя его, нам не стоит забывать о предстоящей сессии и скорой встречи с ним на экзамене…

И действительно, Деля, которая за три года учебы по всем предметам имела только пятерки и всегда тянула на повышенную стипедию, у Шпоньки отхватила тройку. Тогда же при такой оценке лишали стипедии. Наш комсорг Володя Гузь, затеявший на собрании разговор о качестве преподавания, получил даже двойку. Делю и двух ее сестричек помладше, воспитывала одна мама, без мужа. А Володя был старшим и единственным мужчиной в семье с двумя сестричками. Обеим семьям техникумовские стипендии служили солидным подспорьем.

Меня за то, что вступил в спор Володи с преподавателем на экзамене и пытался доказать правильность его ответов, Шпонька просто выгнал из аудитории. Зато у Гарика Любченко, которому мы всей группой помогали готовиться к сессии, в зачетке появилась первая пятерка по Шпонькиному предмету. В поисках справедливости мы, не предупредив дирекцию, накатали жалобу в Москву. Через месяц из Министерства прибыла комиссия. Нас по одиночке вызывали в кабинет директора для собеседования. А, напомню читателям, как раз в том году началось «дело врачей». В газетах опубликовали указ о награждении Лидии Тимошук за разоблачение сионистских «вредителей и предателей, долгие годы маскировавших под белыми халатами свои черные замыслы». Почти в каждой газете появлялись статьи о необходимости проявления политической бдительности. И Шпонька во время работы комиссии усилено обращал внимание приехавших на тот факт, что заварилось недовольствие студентов как раз после выступления Розенблат и еще нескольких человек с похожими не русскими фамилиями.

Решающую точку в разборе конфликта сыграли показания Гарика Любченко. Он честно признался комиссии, что на пятерку детали машин не знает. Что все задачки и курсовые по этому предмету ему помогали делать как раз те, кого завалил Шпонька.

Итоговый приказ о работе комиссии разрешил нам пересдачу экзаменов с выплатой стипендий за весь задержанный период при положительных результатах. Уловив нашу эйфорию от торжества демократии, Фукельман осторожно констатировал, что за всю его педагогическую практику это первый случай, когда Министерство встало на сторону возмущенных студентов. Но, видно, московское начальство после кончины Сталина уже начало чувствовать приближающиеся перемены. Именно смерть Вождя стала какой-то важной вехой в судьбе моего поколения.

А, чтобы современный читатель четче представил, какими мы были в ту пору, расскажу о таком эпизоде. Спустя месяц после завершения работы комиссии в дни похорон Сталина панической печалью была охвачена вся страна. В техникуме только студентам-отличникам доверили возле его портрета круглые сутки нести почетный караул. Сменяясь, девушка и парень с винтовкой по целому часу, не шевелясь, молча простаивали по обеим сторонам громадного портрета, усыпанного цветами и обрамленного красно-черными лентами. Днем в заполненных коридорах траурная музыка, разносившаяся по всему зданию техникума, еще не воспринималась так остро. В ночные же часы, когда здание вымирало, из динамиков приглушенно лилась безысходность и осеротелость. Смерть вождя даже мы, молодые, воспринимали как непоправимую трагедию. А Деля Розенблат после пятнадцати минут ночного стояния от переживаний упала в обморок, и дежурная подсмена из почетного караула на носилках отнесла ее в кабинет техникумовского фельдшера, чтобы привести в чувство.

Дома и судьбы

О доме, где жила Деля, и судьбе их семьи, есть смысл рассказать особо. Об этом всегда вспоминается, когда прохожу по нашему городу мимо двух этажного особняка на Декабристов 15. Дом этот своим торцом и балконами повернут к лицевой стороне улицы и внешне мало, чем отличается от соседних. Но многим моим однокашникам он запомнился на долгие годы. Новый год, Первое Мая и другие праздники пол нашей группы отмечала именно в этом здании. Квартира у Розенблат была большой, что в те времена случалось редко, дом – почти в центре города. Сама хозяйка в такие дни уходила к своим знакомым, давая нам возможность дурачиться и танцевать до утра.

Мы знали трагическую историю этой семьи. Отец Дели при жизни был большим начальником. Он поддерживал связи с полгородом, обладал общительным характером, веселым нравом, его хорошо помнили многие николаевцы, так как он долго работал главным инженером ЭМП-2. Так тогда называлось электромонтажное предприятие, выполнявшее работы по установке электрооборудования на всех судах, которые строились на заводах города. Но в конце сороковых, как поделилась с нами Деля, ее отец влюбился в молодую сотрудницу. Чувствуя свою вину перед женой и тремя маленькими дочками, но не в силах справиться с новым чувством, он повесился…

После окончания учебы жизнь разбросала ребят нашей группы по всему Союзу. Перестройка, государственные переустройства бывших республик единой страны затруднили общение. С некоторыми удалось встретиться только спустя много лет, когда отмечали сорокалетие окончания техникума. Тогда я и узнал истинную историю семьи Розенблат.

Оказалось, что смерть отца Дели была вызвана совсем другой причиной, о которой никто из девченок не знал. Его завербовали службы КГБ и требовали от него доносы на сотрудников, с которыми он работал. Это и стало причиной его самоубийства. Он не желал превращаться в сексота. Но, чтобы спасти семью от преследования, он придумал версию о страстной любви, написал об этом в предсмертной записке, которую сотрудники КГБ, обыскивавшие комнату сразу же после случившегося, и нашли в его пиджаке. А истинное объяснение причины своего поступка, он оставил в письме жене в том месте, о котором знала только она.

Все это жена рассказа одной из дочерей перед самой смертью, когда уже Украина стала самостоятельной. Вариант ухода из жизни, который придумал Розенблат, отвел от его семьи и детей всяческие подозрения. Всем сестрам первый отдел открыл допуска, что позволило им закончить в Николаеве судостроительный техникум, а потом и различные вузы в других городах. Они успешно работали в конструкторских бюро и на закрытых предприятиях судостроительной промышленности. А пролетевшие годы и начавшийся экономический хаос – разбросали дружную семью по разным странам…

История семьи Розенблат стала мне известна случайно, через много лет после смерти Дели. Оказалось, что николаевский инженер и журналист Валерий Бабич – автор известной книги «Наши авианосцы» тоже учился в техникуме с Симой Розенблат, одной из сестер Дели. Она в восьмидесятых годах выехала в Америку, но до сих пор переписывается со многими однокашниками. Когда их группа отмечала тридцать лет со дня окончания техникума, на юбилей съехался почти весь их выпуск. А Сима даже привезла с собой дочку. Чтобы та увидела город маминого детства, походила по его улицам. Подышала воздухом отчего края.

Видно город Святого Николая пропитывает своих жителей такой тягой к родным местам, которая в каждом из нас сберегается и хранится всю жизнь.

Армия

К концу учебы в техникуме мы узнали, что под боком у Николаева, в Богоявленске началось строительство нового судостроительного завода почтовый ящик 151, который позднее получил название «Океан». Весной 1954 года комсомол принимал активное участие в подъеме целинных земель в Казахстане. Волна молодежного энтузиазма накрыла и нас. Мы бредели новизной. Работать на хорошо отлаженных николаевских заводах казалось не так интересно. Тянула романтика преодоления трудностей. Почти половина группы подала заявления с просьбой направить на новостроящийся завод. Нас поселили в общежитии в домике, который стоял на краю деревни. Дальше начиналась степь. Начальник отдела кадров неуверенно покрутил в руках мой диплом и пояснил, что стапельного цеха, где бы мне можно было работать по специальности, пока еще на предприятии нет, так как завод строит только небольшие баржи. И предложил должность помощника мастера по ведению судомонтажных работ. Возражать не было смысла, так как в военкомате предупредили, что в осенний призыв заберут в Армию. И действительно, в конце сентября обстриженный наголо, в новенькой зеленой гимнастерке с отложным воротником и в панаме вместо пилотки я уже маршировал в строю полковой школы, находившейся в азербаджанском поселке Аляты-пристань недалеко от Иранской границы.

Сейчас, вспоминая три года армейской жизни, понимаешь, как бессмысленно распоряжалась страна нашим временем. Все премудрости военной техники можно было освоить гораздо быстрее, без долгой и ненужной муштры. Из череды лиц, с которыми свела армия, мне больше всего запомнился ни командир полка, ни начальник полковой школы, где нас за шесть месяцев сделали радиотелеграфистами, а командывавший нашим отделением сержант Вылегжанин.

Наверное, потому, что душа отбирает и отправляет в долговременную память людей, с которыми сводит нас жизнь, не зависимо от их званий, должностей и даже степени родства. У нее совсем другие критерии.

Наш сержант, в отличие от других, не только формировал у нас выносливость и армейскую умелость.

Своим личным примером он показывал нам как важно правильно, с умом распоряжаться властью и осторожно использовать наказания.

В нашей учебной роте было три взвода, у каждой свой командир, которые за полгода должны были разбалованных гражданкой юношей превратить, как повторял часто наш сержант Вылегжанин, в мужиков, готовых успешно справляться с любыми тяготами и лишениями воинской службы.

Только добивались они своей задачи по-разному. Согласно нормативу мы должны были научиться за сорок секунд после команды «Отбой» сбросить с себя обмундирование, аккуратно сложить его на табуретке возле своей кровати, обкрутить вокруг голенища сапог снятые портянки и улечься в постель. Сержанты придирчиво осматривали насколько правильно выполнены все требования и, если находили отступления, следовала команда «Подъем». Отделение вновь вскакивало, одевалось и выстраивалось. И так много раз…

Не раз замечал, как Вылегжанин проходя вдоль табуреток, хмыкнет возле сапог, которые вспешке поставлены кем-то не очень аккуратно, слегка поправит своей ногой так, чтобы они выстроились в одну линию и молча уходит. А ребят других подразделений в наказание за подобные оплошности командиры еще долго заставляли одеваться и раздеваться.

Но на учениях почему-то именно наше отделение показывало лучшие результаты по выполнению всех упражнений.

Еще один характерный пример. По уставу часовой, стоящий на охране поста, в случае приближения смены или посторонних обязан крикнуть:

-Стой, кто идет?

И запросить пароль у подходящих к объекту. Если ему не ответят, часовой должен после предупреждения стрелять. Ведь рядом - граница.

Нашему отделению поручили охранять полковой склада с горючим. Смена моя началась в два часа ночи. От усталости и тишины меня сморило и Вылегжанина, который решил проверить, как несут службу постовые, я заметил, только когда тот уже стоял почти рядом. Мне было известно: за подобные грубые нарушения устава некоторых курсантов других отделений уже очень строго наказывали.

- Часовой, как нужно действовать на посту? – гневно спросил сержант. Я оттарабанил уставное правило и слукавил, что узнал подходившего сержанта издали, поэтому и не спросил пароль.

- Ну, ладно… все равно давай обойдем вместе твою территорию…

Вдвоем мы несколько раз в разных направлениях обошли весь объект. От пережитого и ходьбы расслабленность и вялость слетели.

Сержант сказал, что теперь пойдет подверить не кимарют ли новички на других постах, и мне стало ясно: уловку мою он прекрасно понял, и ходил вместе со мной для того, чтобы согнать с меня сонливость…Зато стыд, пережитый в ту ночь, оставил свой след. За все три года дальнейшей службы, как бы не давила усталость, глаз на посту никогда не смыкал.

Спустя много лет, прорабатывая труды по педагогике и психологии, не раз вспоминал сержанта Вылегжанина из глухого Вологодского села и удивлялся тому, как доброе сердце по-крестьянски мудрого человека, закончившего всего семь классов, в совершенстве владело искусством воспитания.

Запомнилось мне и педагогическое правило, которым он руководствовался, обучая свое отделение. Специальность радиста, порученную освоивать в полковой школе, мне нравилась. Да вот беда: принимать больше четырех групп цифр и букв в минуту никак не мог научиться. Многие уже по шесть, семь успевали записывать, а у меня при каждой проверке Вылегжанин находил уйму пропусков и ошибок.

Видя в очередной раз, как при проверке моих знаний каменеет лицо сержанта, я начал объяснять ему, что радиста из меня не получится. Мол, нет нужных способностей. Даже родители признавали отсутствие у меня музыкального слуха, часто говорили о слоне, наступившем мне на ухо... И пусть он со мной не мучается. Лучше сразу переведет меня в другое подразделение, где учат телефонистов...

Он молча выслушал мои доводы и уверенно изрек:

-Все у тебя получится. Только запомни простое правило, главное -захотеть, а потом - стараться, стараться, стараться...

Чтобы я не забывал о его заповеди и, видно, для поддержки моих не шибко бурных стараний, он использовал свои приемы в обучении. Когда весь взвод отдыхал или ребята могли заняться личными делами, Вылегжанин давал мне команду идти в класс на дополнительные тренировки.

Проклиная в уме и свою армейскую профессию, и упорство сержанта, я напяливал на голову обруч наушников и до умопомрачения записывал цифры и буквы, передаваемые Вылегжаниным. Скоро в моей голове днем и ночью носилось: «Дай-дай за-ку-ри-ть!... Я на гор-ку шла!» и другие ритмические мелодии цифр и букв из азбуки Морзе. И совсем неожидан­но при очередной проверке контрольной радиограммы, принятой мною, на хмуром лице Вылегжанина проступила солнечная улыбка. Он не ис­правил ни одного знака. А перед демобилизацией я даже подтвердил норматив кандидата в мастера спорта по скорости радиоприема.

Позднее, уже на гражданке, много раз убеждался в психологической безотказности завета Вылегжанина. Частенько и сейчас повторяю своим детям и ученикам: «Главное – захотеть. И - стараться, стараться, стараться...».

УРОКИ ПОДЛЯССКОГО

После демобилизации сразу же возвратился на свой завод «Океан». За три с половиной года моего отсутствия он окреп, встал на ноги. Теперь здесь строились уже не баржи, а серьезные морские суда. Даже военные заказы для перевозки танков. Меня еще помнили и сразу же предложили должность мастера. Только жил я теперь не в общежитии, а каждое утро от Николаевского базара нас доставляла к проходной грузовая машина. А с новым начальником участка Виталием Васильевичем Подлясским мне здорово повезло. На «Океан» он пришел во время моего отсутствия вместе с группой других выпускников НКИ. И хотя они все были ровесниками, почему-то именно к нему даже пожилые бри­гадиры, которым он в сыновья годился, обращались только по имени и отчеству, а мастера между собой называли шефом.

По ступенькам нелегких должностей линейных руководителей он под­нимался быстро и заслуженно, пройдя на наших глазах за короткое время всю лестницу от мастера до заместителя директора завода по производ­ству. Талант руководителя, как и любой Божий дар, приоткрывает перед одаренным человеком то, что скрыто от других. Вот и Подлясский не раз поражал меня своим умением видеть хитросплетения производственных отношений по-своему. И щед­ро делился этим с нами. Именно благодаря его урокам у меня укрепился интерес к деловой психологии и научным исследованиям. Он ухитрялся не только успешно командовать участком, но и системтически проводил какие-то замеры корпуса, отслеживал деформации секций. В обеденные перерывы на лагорифмической линейке обрабатывал собранные данные. Позднее они стали фундаментом его кандидатской диссертации.

Обычно начальники участков требовали от своих мастеров, чтобы первые часы в начале смены те находились на своих объектах. Ведь именно в это время приходится оперативно решать всякие нежданчики - органи­зационные неувязки, которые неизбежны во всякой работе.

А Подлясский приучил меня начинать рабочий день с другого. Когда бригады расходились по своим рабочим местам, он, прихватив кого-нибудь из мастеров, отправлялся в соседние цеха. Начинал свои обходы обычно с цеха, где собирались секции, которые подавались к нам на ста­пель для формирования корпуса судна, а заканчивал посещением заказов уже сданных нашим участком для проведения монтажных и достроечных работ смежными цехами.

Эти, как мы их называли между собой, «экскурсии» нашего молодого шефа в самое горячее время смены, честно говоря, казались мне тогда просто выпендриванием, желанием как-то выделиться и поразить окру­жающих. А их скрытое значение открылось позднее после такого случая.

Завод начал в то время осваивать выпуск новой серии сухогрузов. В строительство запустили сразу два заказа. И оба нужно было сдать к но­вому году. Поэтому проверку хода работ по ним проводил сам директор завода. А гайки по части соблюдения сроковой дисциплины он закручи­вал здорово. Срыв сроковых графиков даже на день не проходил для ра­ботников цехов безнаказанно. За это сыпались выговоры, лишали пре­мии, понижали в должностях.

Сложилось так, что к одной из проверок мне нужно было на первом заказе предъявить на конструктивность помещение трюмов, чтобы в них могли начать работу маляры и достройщики, а на втором - сдать под свар­ку секции бортов. Если с трюмами, поднатужившись, все-таки можно было вложиться в установленные сроки, то борта только-только навесили. И для их полной сборки потребуется дня три-четыре, не меньше. А значит, и нахлобучки от директора не миновать.

Поэтому предложение Подлясского в день проверки пройтись после развода показалось особенно неуместным. Обход в этот раз он начал с участка, где собирались секции палуб. Спросил, узнаю ли я среди них те, что идут на мой блок, и увидев, как я шатаю головой, поинтересовался, какая толщина листов моих палуб. Я буркнул, что не помню, для этого есть чертежи и спецификации, а в душе чертыхался, злясь и на эту несво­евременную экскурсию, и мелочное любопытство своего шефа.

Но еще больше Подлясский удивил перед обедом, когда предло­жил после перерыва снять пару судосборщиков с установки бортов и на­править их в помощь сдающим трюма.

- Тогда мы еще неделю с бортами копаться будем, - предупредил я, - и директор нам не только головы посрывает...

- Ничего, этот вопрос я беру на себя, - как-то уверенно пообещал Ви­талий Васильевич.

Когда через несколько часов на проверке я сообщил, что борта под сварку сегодня сданы не будут, директор сделал длинную паузу, нагнул голову, словно собрался бодаться, и взглянул на меня недовольно поверх очков:

- Почему?

И тут поднялся Подлясский. Он объяснил, что по его указанию я пере­бросил часть бригады для обеспечения своевременной сдачи трюмов. Поэтому он просит перенести срок окончания работ по бортам на неде­лю.

- Ладно, - неожиданно легко согласился директор и почему-то очень внимательно и, как мне показалось, чуть ли не благосклонно посмотрел на моего шефа.

После проверки я спросил у Виталия Васильевича, как он догадался, что у директора сегодня покладистое настроение и перенос сроков сой­дет нам с рук.

- Да дело не в настроении, - засмеялся Подлясский. - А расклад здесь элементарный...

Оказывается, заметив на обходе отсутствие наших палуб в секцион­ном цехе, он позднее уточнил по чертежам толщину листов, из которых они собираются. В отделе снабжения узнал, что поставка листов такой толщины на завод задерживается. Значит, верхние палубы будут готовы не скоро. А ведь именно они устанавливаются на мои злополучные борта. Директор, ежедневно контролирующий ход поступления металла на за­вод, конечно, все это знал прекрасно. Нужно ли ему было нажимать на сроки с бортами, чтобы потом слышать попреки в необоснованной спеш­ке?

Зато, обходя уже сданные помещения, Подлясский заметил, что там полным хо­дом хозяйничают маляры и достройщики. Значит, с загрузкой у них негу­сто. И у директора наверняка болит голова о фронте работ для этих цехов.

- Стань на место директора и ответь, будешь ли ты ругать своего под­чиненного, который старается избавить тебя от головной боли? Поэтому сегодня мы убедились, - сказал Поддясский улыбаясь, - как важно для успешного управления быть в курсе дела как идут дела у смежников и учитывать, что бес­покоит твоего руководителя. Тогда тебе всегда будет ясно, что предпринимать самому.

Позднее, уже став начальником цеха, он не раз давал мне уроки и политической дипломатии. После очередного Пленума ЦК КПСС о подъеме сельского хозяйства за моим участком райком партии закрепил сборку и монтаж кормоагрегата для свинофермы. Расссмотрев его чертежи мы с Подлясским долго плевались: поручать стапельному цеху, собирающему многотонные корпусные конструкции, изготавливать агрегат из тонколистового металла, было технической глупостью.

- Наши партийцы совсем оборзели, - чертыхался Подлясский. Уловив его настроение, я не торопился запускать заказ в работу. За срыв срока нас вызвали на заседание бюро райкома. Когда мне пришлось докладывать ход работ, сообщил, что считаю выполнение такого заказа бессмысленным. И пытался объяснить почему. Боже, что началось в райкоме! Выступающие один за другим говорили о моей политической близорукости, требовали строгого наказания. Выручил Подлясский, доложивший, что в цехе уже разработан детальный график выполнения работ по заказу, рассказал, какие меры приняты для обеспечения его быстрейшего выполнения.

Все же мне вынесли строгий выговор за халатное отношение к партийным поручениям, а Виталию Васильевичу поставили на вид за слабый контроль. Из райкома он вышел очень сердитым:

- Ты что, собираешься обух плетью перешибать …Я думал ты разбираешься в таких тонкостях, - отчитывал он меня. – Разве можно сцать против ветра…

Но именно Подлясский выдвинул мою кандидатуру, на должность начальника бюро научной организации труда, которое создавалось на заводе. Случайно я оказался в его кабинете, когда он даказывал по телефону парторгу завода целесообразность моего назначения. Тот возражал, и мне хорошо были слышны его доводы. Они сводились к тому, что у нас на заводе начальник ППО Лев Израйлевич, два начальника цеха почти с такими же отчествами и нельзя превращать закрытое предприятие в синагогу.

Покрасневший Виталий Васильевич положил трубку. Я напомнил ему, что случается, когда писаешь против ветра… Мы тогда рассмеялись.

Через месяц я покинул завод, которому отдал семнадцать лет, и перешел на работу в филиал нового научно-исследовательского института, открывшийся в нашем городе.

А лет через двадцать пять мы опять каснулись этой темы только с другой стороны. К тому времени Подлясский стал уже директором самого крупного судостроительного завода в Литве, доктором технических наук. Под его руководством захудалый прежде завод «Балтия» вышел в передовое предприятие отраслии. Поговаривали, что его даже на место министра экономики Литовской республики прочат, да решение почему-то Вильнюс притормозил. Когда при удобном случае во время очередной командировки на завод я полюбопытствовал отчего, он ответил:

- Местным ребятам не в масть мое назначение…

И намекнул яснее:

-Фамилия у меня не на «ус» кончается…Кое-кому в нашей республике такое по душе скребет. Здесь, кажется, нехорошая каша заваривается… Видишь, с чем приходится теперь ходить по заводу…

Он приоткрыл ящик стола и показал пистолет: - А в Москве прикидываются, будто ничего не знают…

Через несколько месяцев его перевели из Литвы в столицу, в Министерство судостроительной промышленности СССР. Он возглавил и успешно руководил целым главком, в который входили многие предприятия Николаева, Херсона и даже Сибири. А в средине девяностых одаренного начальника главка сгубил инфаркт.