«Сидите дома – останетесь живы», - интервью с директором николаевской больницы

Прошло уже более трех месяцев с тех пор, как война для Николаевщины стала реальностью и отразилась на жизни каждого ее жителя. Кто-то был вынужден покинуть родные края, кто-то лишился работы, дома и всего, что наживалось многими годами, кто-то потерял родных и близких… А для кого-то все эти беды сплелись воедино.

Больше всего, конечно же, война коснулась тех, кому приходится непосредственно в ней участвовать – военных. Но есть сферы, которые с войной и обороной никак не связаны, но от работы которых в военное время зависит очень многое. На первое место, здесь, безусловно, следует поставить медицину. От того, как налажена работа этой отрасли во время войны, зависит не только то, какому количеству людей удастся сохранить жизни, но во многом и обороноспособность страны, ведь медикам приходится лечить и военных. 

О том, что поменялось в работе больницы с началом войны, каких пациентов и с какими травмами приходится принимать и как обезопасить себя от ранений, «Новости-N» беседуют с директором самой ургентной из всех николаевских больниц Александром Демьяновым.

 

«Сестры плакали и просили: «Проверьте, вдруг есть живые»

 

- Александр Евгеньевич, Вы возглавляете у нас в городе самую «ургентную» больницу. Даже в мирное время у вас не было недостатка в пациентах с различного рода травмами, неотложными состояниями и т. д. Как изменилась специфика работы в возглавляемом вами учреждении в связи с войной?

- Мы всегда были обычной мирной больницей, которая специализировалась, была, так сказать, «заточена» на хирургическую службу. В связи с этим, нам было легче перестроиться на рельсы военного времени. Ведь основной контингент во время боевых действий – это хирургические пациенты: травматология, хирургия, нейрохирургия. Это те службы, которые у нас в больнице были на передовой постоянно, ведь к нам привозили пострадавших в ДТП, в результате каких-то криминальных случаев и т. д. Естественно, что эти отделения оказались наиболее подготовлены для того, чтобы встретить массовое поступление хирургического контингента пострадавших.

- Случаи массового поступления раненых в вашу больницу уже были? И если да, то можете ли Вы назвать конкретные случаи и как с этим справлялся ваш персонал?

- Для нас было шоком, когда 27 февраля за три часа нам пришлось принять 74 раненых. И то, что я увидел, поломало все стереотипы. Это были военнослужащие, которые получили ранения непосредственно в бою: пулевые ранения, минно-взрывные, осколочные. Тут я хочу особо отметить наш персонал. Я и раньше понимал, что мы, как пожарные, должны работать в одной команде и чувствовать всегда плечо своего товарища, понимая, что работа будет сделана. Все были на месте, все выполняли свою работу. Было приятно видеть ту небывалую слаженность, которая тогда появилась. До того, как начали поступать пострадавшие, наши сотрудники переживали, были разговоры: «Что будет? А что будет, если зайдут в город? А что с нами вообще будет дальше?». С поступлением первой машины, которая привезла нам пять или шесть человек, все эти мысли, все эти рассуждения куда-то испарились.

- А расскажите, как прошла для вас та ночь, когда вы поняли, что война не где-то далеко, а здесь, рядом. Что вас больше всего поразило и что больше всего запомнилось?

- Это было уже глубокой ночью, как сейчас помню. Это была очень звездная ночь, особенно в затемненном Николаеве. Мы никогда таких звезд не видели раньше. Нам привозили не только раненых солдат, но и погибших, и мы вынуждены были сортировать: кто нуждается в первоочередной помощи, кто – в отсроченной, а кого уже надо было везти в морг. И вот тогда пришлось увидеть какую-то фантастическую картину, которую я никогда не забуду: медсестры и санитарки одну за другой везут в морг каталки с погибшими, а над ними сияет какое-то нереально яркое звездное небо. Это запоминается на всю жизнь и отпечатывается потом в сознании на подкорке.

 

«Были примеры героизма, проявленного прямо здесь, в больнице»

 

- В ту ночь вам привезли 74 раненых. Сколько из них выжило?

- В живых осталось 72 – умерло два человека. Полученные ими ранения были несовместимы с жизнью. Они поступили уже в состоянии агонии. Очень много мы видели с начала войны ошибок, которые могли бы сохранить жизнь.

- А можете назвать, какие именно? Что не так было сделано?

- Когда мы видели, что тащат раненого бойца его сослуживцы, а у него течет темная кровь и наложен жгут – а ведь для того, чтобы остановить кровотечение, достаточно было просто снять жгут. Мы понимали, что отсутствие правильных знаний по оказанию первой медицинской помощи у солдат приводит потом к непоправимым последствиям. Было такое, что привезли раненого солдата с жгутом, который был наложен более двух часов назад – и пришлось ампутировать конечность, потому что она была уже практически мертвая. Кровотечение было венозное, а жгуты наложены артериальные.

- Не все квалифицированно понимают, о чем идет речь. Разъясните, пожалуйста, почему нельзя накладывать жгуты при венозном кровотечении.

- Вены находятся поверхностно. И ток крови идет снизу вверх – кровь из конечности возвращается к сердцу. А артерия находится глубоко и доставляет кровь от сердца в конечность. Если кровотечение внизу, жгут накладывается вверху. Но если здесь венозное кровотечение, а накладывается жгут артериальный, то венозное кровотечение усиливается, потому что жгут перекрывает отток крови по венам. Поэтому возникают ситуации, когда теряем крови больше при наложенном жгуте, чем без жгута вообще. Это догмы, понятные любому медику. Но учитывая те обстоятельства, условия и место, где это делалось, судить мы даже не беремся.

- То есть все-таки пробелы в медицинской подготовке военнослужащих были?

- Да, но потом эти ошибки были учтены. Мы проводили тренинги по оказанию первичной самопомощи и взаимопомощи на поле боя. Та бригада, которая здесь стояла с нами, 80-ка, приняла наши пожелания и отнеслась к ним очень серьезно. Они провели занятия со своими бойцами здесь, у нас в больнице. Наши врачи им рассказывали, как отличить венозное кровотечение от артериального, как накладывать жгут так, чтобы не было трагических последствий. На первый взгляд, там все очень просто, но это в условиях больницы. А когда мы ставили себя на место этих ребят… Представьте себе: ночь… Это же был февраль, темно становилось рано. И когда ты в темноте ничего не видишь… Рядом стреляют. А перед тобой лежит раненый товарищ и ты должен ему как-то помочь… Когда мы совершаем эти манипуляции здесь, при ярком освещении нового приемного отделения, мы четко видим: это темная, венозная кровь, а это артериальная кровь. В темноте ты этого не увидишь. То есть действовали они интуитивно, ради сохранения жизни своих товарищей.

И надо сказать, что дисциплина и порядок в 80-ке нас тогда просто удивили. Были случаи героизма, которые мне самому пришлось наблюдать. Когда привозит «Хаммер» последнего пациента, 74-го, в нем водитель и два военных медика, они разворачиваются и говорят: «Там пацаны еще в поле мертвые остались». Я говорю: «Куда же вы едете? Это же сейчас уже захваченное поле!». «А мы их там не оставим». Они вернулись и привезли погибших, но не пятерых, а шестерых — при эвакуации погиб один из тех двух военных медиков. У нас тогда не было каких-то героических примеров, которые были бы нам всем понятны. Но вот этот пример для нас, для всей больницы стал примером настоящего мужества, верности призванию.

- Был еще один случай массовых поступлений раненых – когда ракета угодила в казармы.

- Для нас это был даже более серьезный случай – тогда нам привезли 54 человека. Это было одномоментное поступление – всех раненых нам доставили часа за два-три. А потом уже по одному привозили, когда разбирали завалы. И это тоже, я вам скажу, нужно выдержать. Когда слышат, что человек жив, радуются этому, привозят его в больницу. А у него оттого, что была придавлена нога, уже начался краш-синдром и отказывают почки. И даже несмотря на гемодиализ и современные методы лечения, он просто умирает на глазах.

- И много было таких, кого не удалось спасти?

- Человек десять было с такими синдромами. Погибли не все, но из поврежденной конечности, которая является уже, по сути, трупным материалом, в организм идут биологически активные отравляющие вещества. От интоксикации почки просто начинают «сыпаться», и речь уже идет либо о трансплантации, либо о пожизненном гемодиализе.

 

«Врачу приходится делать выбор сродни выбору Бога»

 

- А вот с точки зрения даже чисто технической – вам привезли в течение трех часов 74 человека. Насколько я знаю, у вас даже врачей столько нет. Как вы умудрялись их принять, осмотреть, оказать помощь?

- Все зависит от сортировки. В медицине, особенно военно-полевой, она играет первостепенную роль. У нас даже на фасаде здания вы можете увидеть разделение на зоны – зеленая, желтая, черная.

- Что это за зоны? Можете их кратко охарактеризовать?

- В черную зону попадают пациенты, поступившие с неблагоприятным прогнозом в плане выживания. Красная зона — это те пациенты, которым если не оказать помощь в ближайшие минуты, мы их тоже можем потерять. Желтая — это зона, где помощь может быть отсрочена, по крайней мере до одного часа. В зеленой зоне находятся те, у кого незначительные ранения или травмы и откуда больной может отправиться своим ходом либо в другую профильную больницу, либо домой. Черная зона даже в гражданское время требует наличия полицейских.

- Почему?

- Потому что врач видит, что это больной безнадежный, его уже не спасти, он, скорее всего, умрет. А рядом могут лежать два-три человека, которым нужно немедленно оказать помощь – и они выживут. Опоздаешь – умрут. На одного больного на сортировочной площадке при массовом поступлении выделяется 20-30 секунд. За это время врач должен оценить состояние больного, его гемодинамику, возможность самостоятельно дышать и т. д. Если врач за эти 20-30 секунд видит, что травма несовместима с жизнью, он должен принять решение, которое может быть неправильно истолковано непрофессионалами и теми, кто сопровождает этого пациента. Это не касается тех случаев, когда идут одиночные поступления, даже с каким-то небольшим интервалом. Это касается именно массовых поступлений. Когда привозят массово пациентов, особенно в сопровождении их родственников, друзей, сослуживцев, им неважно, что будет с остальными — им важно, что будет с их родственником. И с их позиции действия врача могут выглядеть странными, непонятными, неправильными. В этой ситуации становится понятна роль правоохранительных органов, которые должны находиться в так называемой «черной зоне». При постановке решения врача о помещении в «черную зону», этой зоной занимаются уже правоохранители — они не допускают туда родственников и всевозможное выяснение отношений с персоналом больницы, чтобы не отвлекать их от тех пациентов, у которых перспектива выжить все-таки выше, чем у тех, кто в «черной зоне».

В первое время мы не знали, какой объем поступлений к нам будет. И когда привезли первых пятерых раненых, на них все скопом кидались, лишь бы помочь. Потом, когда мы поняли, что поступление будет уже планомерным и неизвестно, на сколько времени это затянется, мы подходы изменили. Ставили ответственного хирурга в приемном покое, за ним стояли люди и он руководил людьми по каждому конкретному пациенту: ты подключаешься и ты подключаешься. Потому что если на одного больного все внимание, а кто-то лежит молча … Еще Пирогов говорил, что уделять внимание нужно тому пострадавшему, который не кричит. Потому что тот, который кричит, как правило, менее тяжелый, чем тот, кто молчит. Раз кричит – значит есть у него еще жизненные силы. Поэтому здесь очень тяжело было дифференцировать. Но, исходя из той летальности, которую мы получили, мы довольно неплохо справились. А если учитывать, что для нас это был первый такой опыт, действительно в боевом применении, то всем нашим врачам и медсестрам я могу поставить твердую пятерку.

- По полученному опыту вы внесли какие-то изменения в организацию работы, взаимоотношения между различными службами?

- Единственное, во что мы вносили какие-то изменения, так это в порядки оповещения наших сотрудников. У нас был период, когда недели три люди жили здесь, в больнице. И я в том числе – в этом кабинете и спал, и работал. Когда массовых таких поступлений стало меньше, администрация стала перед выбором: сейчас всех отпустим, потом, не дай Бог, что-то случится и будем их всех собирать – успеем ли? Остановились на том, что остаются дежурные бригады, а остальные едут домой, отдыхают. Потому что для того, чтобы качественно работать, должен быть и качественный сон. Обеспечить его в больнице практически невозможно. И людей оповещали в «Фейсбуке»: общий сбор. Оказалось, что на практике это работает. И здесь я очень благодарен патрульной полиции города Николаева, а также Херсона, которая здесь теперь базируется. Никогда не было отказа в подвозе наших медиков в комендантский час. Причем это было сделано оперативно, несколькими машинами. У нас с ними сейчас контакт, которому раньше можно было только позавидовать.

- А разве нет каких-то специальных пропусков, которые позволяют медикам передвигаться в комендантский час?

- Первое время они у нас были. Но потом, я так понимаю, возникли вопросы безопасности и возможные связанные с этим проблемы. Когда больница делает свой пропуск, его всегда можно подделать. Поэтому мы перешли к спискам, в которых указывали, кто у нас будет работать и, возможно, будет перемещаться в комендантский час.

- Кроме того, что вы директор больницы, вы еще и врач-нейрохирург. В эти острые периоды, когда к вам одномоментно поступали десятки человек, Вы выполняли только организационные функции, или функции врача тоже?

- Функции врача я выполнял тоже, потому что я со всем персоналом находился в приемном покое, был там и ночью, и днем. Два месяца я практически жил в больнице. Когда идут массовые поступления, особенно тех, которых помещают в «красную зону», врачи все время должны быть к ним «привязаны». Один врач сопровождает больного на рентген, потому что нельзя его оставить, если вдруг по пути ухудшится состояние пациента. Другой врач выполняет какое-то исследование — спинномозговую пункцию, например, если это касается нейрохирургии. третий поднимает больного и готовит его к операции. Нейрохирургия практически в полном своем составе тоже была здесь все эти дни. Они понимали, что они одно отделение на область, альтернативы им нет и быть не может, и все находились на местах. Поэтому прилагать усилия мне как нейрохирургу в данном случае не пришлось. А принимать участие как врач, который участвует в сортировке больных — да, я принимал.

 

«Каждый день после обстрелов сталкиваемся с осколочными ранениями»

 

- Известны случаи, когда были обстрелы средь бела дня. Самый громкий из них — на площади Победы. К вам тоже тогда привозили раненых?

- 80% привезли к нам, остальных увезли уже в третью больницу. И здесь мне очень важно напомнить людям: у нас война! И те жертвы, которые мы получаем в последнее время из числа мирных жителей – это те, кто нарушает требования, которые предъявляет нам военное положение.

- Можете привести конкретные примеры?

- Ну вот, когда я проезжаю мимо Центрального рынка в рабочее время, я просто с ужасом думаю: а что мы будем делать в нашей больнице, если не дай Бог туда что-то попадет? Такое скопление людей недопустимо в военное время. Тот же рынок на площади Победы. Я понимаю, рынок рынком, но, опять-таки, слишком много людей там было даже в то время. Это был не комендантский час, был светлый промежуток, и оправдать даже днем такое количество людей в одном месте трудно. И сейчас, где бы я ни был, я всем говорю: давайте вносить свою лепту в общую победу, в общую борьбу – в том, чтобы сохранить независимость и свое здоровье, свою жизнь. Потому что это ресурс, это тоже расходы больниц, которые можно пустить на пострадавших военных, которым, в отличие от мирных, не спрятаться, не уйти домой за стены, они должны оставаться на поле боя. Это надо напоминать людям, объяснять им. Потому что сейчас все расслабились очень сильно.

- Обстрелы города ведутся в основном кассетными боеприпасами. Их поражающие элементы наносят очень тяжелые раны…

- Мы каждый день после обстрелов сталкиваемся именно с осколочными ранениями. Эти снаряды покрывают большую площадь. Сначала срабатывает вышибной заряд – слышен характерный, достаточно громкий взрыв. Затем свободно падающие осколочно-боевые элементы видны невооруженным глазом. С этого момента у людей есть секунд 10-15, чтобы попытаться укрыться, спрятаться, по возможности, в замкнутое пространство. Металл, машину, прошивает насквозь. Тем более легковую. В машине сесть, под ней лечь – толку никакого. В каменных стенах люди выживают. За подъездной дверью прятаться тоже не стоит. Надо прятаться за несущей стеной.

- То есть человек, находящийся в помещении, практически в безопасности.

- Практически да, если речь идет о кассетных боеприпасах. Сидите дома — и вы будете жить, если начнется обстрел в ночное время, как это часто у нас бывает.

 

 

«Есть военная слаженность, а есть слаженность в работе лечебных учреждений»

 

- По сравнению с мирным временем, загрузка коек в вашей больнице увеличилась, уменьшилась или осталась на том же уровне?

- Здесь мы исходим из задач, которые перед нами ставятся. Мы не можем себе позволить, как раньше, лечить больного до его выздоровления. Мы оказываем помощь пациентам до того момента, пока они не становятся транспортабельными, когда их можно свободно перевозить без угрозы, что состояние больного ухудшится. Затем осуществляется эвакуация наших пациентов в места, где они могут спокойно долечиться и пройти реабилитацию.

- Это касается и раненых военнослужащих?

- Это касается ИМЕННО раненых, пострадавших военнослужащих. Мы оказываем им первую помощь, лечим их до того момента, пока не видим, что их уже можно перевозить. Тогда их эвакуируют в другие лечебные учреждения, вглубь страны, где они продолжают лечение. А «гражданских» пациентов мы лечим здесь, на месте. У нас на сегодняшний день занято порядка 130-140 коек из 340. Мы постоянно следим за тем, чтобы все, кто может быть выписан, был своевременно выписан, тех, кто может быть переведен — был переведен. Мы держим постоянный резерв мест на случай массовых поступлений. Общих коек у нас в достаточном количестве. Чего не скажешь о реанимационных – у нас их всего 14. И 14 операционных столов. Именно поэтому в приеме пострадавших участвуем не только мы, но и 3-я, 5-я городские больницы, а также областная больница. Мы принимаем тех, у кого политравма связана с черепно-мозговой травмой, или изолированная черепно-мозговая травма. Потому что только у нас есть отделение нейрохирургии. Хотя при необходимости наши нейрохирурги едут и в 5-ю, и в 3-ю больницу, и там оперируют. Но если требуется какая-то специальная техника, этих пациентов везут к нам. И при загруженности – если высокая интенсивность поступлений, допустим, в 5-ю больницу – отбираются те пациенты, которые нуждаются в нейрохирургической помощи, и они сразу транспортируются к нам. И наоборот, если есть возможность отсрочить медицинскую помощь и она может быть оказана в другом учреждении, мы сразу переводим в другие учреждения. Есть военная слаженность, а есть слаженность в работе лечебных учреждений. И это очень повлияло на то, что до сих пор с нашими задачами мы справлялись «на ура».

- Можно ли сказать, что в связи с войной изменилась структура поступающих больных? Увеличилось ли количество пациентов, поступающих с травмами, которые относятся к категории тяжелых?

- С тяжелой травмой, естественно, увеличилось. Раньше какие травмы считались тяжелыми? Черепно-мозговая травма, травмы, полученные в результате ДТП, и кататравма (падение с высоты). Сейчас очень много пациентов с осколочными ранениями. И здесь надо понимать, что осколочное ранение редко когда бывает одиночным. Их чаще всего несколько. Их надо диагностировать, найти все ранения, провести рентгенобследование, чтобы понять, где именно эти осколки застряли, и только потом принимать решение. Существует очередность. Потому что иногда задействованы полиургентные бригады – хирурги-урологи, хирурги-гинекологи, хирурги-нейрохирурги и т. д. Бывает, что и три бригады одновременно оперируют больного, чтобы сэкономить на времени наркоза и оказать всю необходимую помощь больному за раз. Привлечение смежных специалистов, может быть, немного увеличивает сроки оказания помощи, но, тем не менее, летальности, связанной с отсутствием того или иного специалиста в больнице, у нас не было.

- Существуют ли какие-либо мировые или, может быть, наши, отечественные цифры — усредненный процент летальности среди тех, кто получил ранения в ходе боевых действий? И насколько этот показатель в вашей больнице соответствует общепринятому?

- Иногда при боевой травме допускается летальность до 20%. Неплохим показателем считается 12%. Мы в эти нормы вписываемся с большим запасом. Мы посчитали, что он у нас где-то на уровне 5%. Но учитывая, что многих пациентов, после того как вывели из критического состояния, эвакуируют, и мы не знаем, что с ними происходит дальше, допускаем, что может быть 8-9%.

- Всех больных, которые лежат на койке, надо кормить. С продуктами есть проблема?

- Благодаря волонтерам, нет.

 

 

«Не было и дня, чтобы больница была без воды»

 

- Как известно, в середине апреля водовод, который доставлял воду из Днепра, в результате боевых действий был поврежден, и почти месяц город сидел без воды. Как вы решали эту проблему?

- Задолго до того, как исчезла вода, нас посетил мэр, который отчасти предвидел эту ситуацию. Он не говорил о том, что на водопроводе может произойти авария или взрыв. Он сказал так: «Вы же понимаете, что кран сейчас на захваченной территории. И в любой момент может возникнуть ситуация, что Николаев останется без днепровской воды». Через два дня после этого разговора к нам заехала вышка, и мы были первой больницей, где пробили скважину. Это было недели за две-полторы до того, как пропала вода. И когда вода исчезла во всем городе, не было ни одного дня, чтобы больница осталась без воды. Да, давления насоса не хватало, чтобы поднимать эту воду на этажи больницы – нам приходилось ее носить. Но вода была у нас всегда. Причем довольно неплохая. В ней было невысокое микробное число, и, судя по анализу, не было кишечной палочки, не было энтерококков. То есть эту воду можно было пить. Потом получили современную систему очистки воды, которая стоит у нас в пищеблоке. Количество реагентов коррелирует с тем или иным загрязнением – либо бактериальным, либо солями, либо жесткостью воды. Это все сейчас регулируется. Когда в городе начались проблемы с водой, понятное дело, что все люди, не только в больнице, оказались в тяжелых условиях, и мы были вынуждены открыть доступ к воде и через ворота давать эту воду людям. И все было бы хорошо, если бы ее брали столько, сколько нужно на день. Но когда эту воду начали загружать в машины бочками, скважина начала истощаться, мы вынуждены были ее потом закрыть.

- То есть прекращение подачи воды было обусловлено тем, что появились признаки истощения скважины?

- Да. Вода стала мутной, давление упало. Тогда пробили вторую скважину – на сопредельной территории. Сейчас определяется ее дебет. Думаю, что десять кубов в день мы сможем с нее брать. Получается, что у нас две скважины. Та, которую мы закрыли, восстановится – надо время.

- А вы и сейчас этой водой пользуетесь? Ведь вода, которая идет из крана, годится разве что для смыва в унитазе.

- Мы очень много получаем гуманитарки в виде питьевой воды. Ее ведь не много надо – пить, готовить пищу. Там, где можно использовать водопроводную воду, мы ее используем – моем полы, унитазы. Но вода из скважины берется все равно каждый день.

- А как будет решаться вопрос с электроэнергией, если ее вдруг не станет? Есть у вас альтернативные источники?

- У нас был старенький дизель-генератор – по-моему, на 35 киловатт – который установили еще когда главврачом был Яровой. Это был не автоматический, его надо было запускать вручную. В 2015 году нам приобрели 270-киловаттный генератор – на тот момент он был самый мощный среди всех больниц города. В целях защиты мы его обложили песком и обшили ДСП. В каком-то смысле это наше сердце. Раньше если дизель-генератор покрывал только освещение в больнице, то этот тянет даже лифты, рентген-кабинеты и кабинеты компьютерной и магнитно-резонансной томографии. Кроме того, для двух наших скважин мы предусмотрели еще два генератора по три киловатта. Недавно ректор НУК нам привез два бензогенератора. И есть два дизель-генератора по 7,5 киловатт, они у нас резервные – для пищеблока и административного здания с моргом. Там 15 киловатт хватит с головой.

- А как у вас обстоят дела с горючим?

- Мы вошли в список лечебных учреждение на получение топлива по талонам. Но возникают ситуации, когда топлива, которое мы используем, нет, а талоны на него у нас есть. И мы стоим перед выбором: если бы у нас были деньги, мы бы доплатили и купили себе другое топливо. А сейчас с этими талонами неизвестно, какая будет ситуация. Но я надеюсь на то, что все-таки эта война добавит и ответственности украинцам, как за свой дом, и чиновникам, принимающим решения, и бизнесменам, оказывающим влияние на эту ситуацию.

 

«Вместо убежища персонал выскакивает на улицу и смотрит, где «летит»

 

- Вы касались вопросов соблюдения безопасности для людей, чтобы выжить. А как соблюдаются требования военного времени непосредственно в вашей больнице? Например, если объявляется воздушная тревога. Что происходит в этот момент?

- Раньше, когда звучала тревога, у нас бомбоубежище было переполнено. Причем оно у нас так расположено, что лежачего больного туда нельзя занести. А кровати травматологических больных – это вытяжные кровати. Занести их в наше убежище невозможно.

- А оно строилось именно как бомбоубежище, или это приспособленное помещение?

- Нет, это настоящее бомбоубежище. Но оно рассчитано всего на 140 человек. Притом, что у нас одного только персонала днем – 150 человек. И 300 коек. Оно ограничено в своем функционале, самая большая проблема с койками – они туда просто не проходят. Зато у нас есть подвал, который состоит из двух рядом стоящих несущих стен – между ними мы и ставили эти кровати. Грузовыми лифтами спускали. Причем засекали – у нас средняя загруженность травматологического отделения на то время была где-то 20-25 коек. Мы все эти койки спускали за 15-20 минут максимум.

- А потом обратно?

- Потом обратно, да. С каждым днем этот интервал укорачивался. А сейчас есть тревога – мы предлагаем нашим пациентам спуститься в убежище. Для пациентов это правило. А что касается персонала, теперь мы слышим тревогу – персонал вместо убежища выскакивает на улицу и смотрит, где «летит». У людей напрочь прошел страх. У нас требования для персонала какие? Если есть пациенты, которые остаются в отделении – в силу невозможности их транспортировки, тяжелые пациенты – с ними остается и персонал.

- А если воздушная тревога объявляется прямо посреди операции?

- Операция будет продолжаться. Единственное, что пациентов, которые лежат у нас в палатах, мы для того, чтобы обезопасить и соблюсти правило двух стен, вывозили в коридор. А сейчас на воздушную тревогу реагируют не так, как раньше. Люди уже просто привыкли. Но надо все соизмерять. Ракетный удар – там все равно, сколько стен. Он все равно разрушит все здание или его часть – как это было с облгосадминистрацией. А если это РСЗО, кассетные боеприпасы – главное, чтобы ты был просто в помещении. Палата и больничный коридор от этого ничем не отличается – защищает человека полностью. Опять-таки, снаряды взрываются от контакта с землей. Понятное дело, мы старались заклеивать первый этаж, второй этаж. Выше нет смысла – туда они просто не долетают.

 

«Мы привыкли к травмам у военных. Но когда к нам массово везли гражданских…»

 

- Можете ли вы назвать наиболее запомнившийся за эти три месяца случай и наиболее запомнившегося пациента? Что-то, что резко выделялось из общей череды событий.

- Я думаю, такое есть в каждом отделении. Просто для меня, как для организатора, выделить кого-то одного из них… Чаще других вспоминается одна женщина, которая в результате обстрела потеряла ногу – конечность уже нельзя было спасти. «Повесть о настоящем человеке» помните? Вот она ассоциируется у меня с этой книгой. Я восхищался ее поведением и у меня было желание не отдавать ее на эвакуацию, а оставить, чтобы это был пример для других.

- А что именно вас поразило в ее поведении?

- Она потеряла ногу, но заводила, заражала оптимизмом в палате всех, кто лежал даже с более легкими травмами. И была уверена, что протезирование даст ей возможность не только передвигаться, а и жить полной функциональной жизнью. Я уверен, что, в общем-то, так и будет, потому что те протезы, которые сейчас делают, позволяют творить чудеса… У нас есть заведующая одной из структур, которая передвигается на двух искусственных суставах. И сейчас ей более 90 лет…

- А были ли люди, которые разочаровали? И в коллективе, и среди тех, с кем приходится общаться.

- Из персонала больше всего разочаровали те, кто уехал. Это, конечно, их право, более того, я всем тогда сказал: по закону военного времени я не имею права их увольнять. Но я до сих пор не понимаю некоторых законов, которые приняли. Например, не могу принять мотивацию, что если человек, уезжая в другой район, работает в другой больнице – спокойной, красивой, даже, возможно, потом оказывающей помощь раненым, которых мы выписали отсюда – то табелируется он у них, а зарплату получает у нас...

- А много уехало?

- Немного. Из врачей – крайне мало. В основном это женщины. И меня радует, что среди них нет врачей хирургического профиля.

- С какими трудностями вы ещё сталкивались?

- Завалы облгосадминистрации тоже разбирали несколько дней, и в этом случае знаете, что нас поразило? Мы привыкли к кровавым травмам у людей в военной форме. А когда к нам массово привезли гражданских с такими же травмами, это был шок. Мы не были к этому готовы. Как-то военная форма начала скрадывать личные переживания. Мы адаптировались к этому и в сознании все логично укладывалось: военная форма, травма, кровь… А тут сразу привозят множество людей в гражданской форме. И среди них много женщин. Поэтому в памяти останется ответственность и готовность персонала к такой работе. Второе – то, что есть люди, которые, несмотря на собственное состояние, пытаются поддержать даже тех, кому намного легче их.

- Спасибо за интересное интервью. Желаем Вам успеха в Вашей нелегкой работе.