Свято-Успенская Почаивская лавра - Завещание Анны Гоиской. Дар Митрополита Неофита

Есть три эпохи - три начала, от которых вправе начинать свою историю Почаевская Лавра.

Первая теряется в седых веках с временем проповеди равноапостольных Кирилла и Мефодия, смыкаясь - через столетия - с эпохой крещения Руси. Это начало легенды, ибо никаких свидетельств о Почаеве кроме догадок, предположений, верований, не дошло до нас от той моры.

Вторая эпоха восходит к татаро-монгольскому нашествию и вызван ному им приходу уцелевших киевских иноков, и отмечена она благодатным явлением Матери Божией. Это начало предания, ибо свидетельства о том времени целиком относятся к области веры и благочестия.

Третья эпоха начинается с конца XVI века и связана с событием, которое вновь свидетельствует о чудесном благоволении Царицы Небесной к Почаевской обители. Это и есть доступное наблюдению историка начало Почаевской Лавры, в которой благодатное и житейское то и дело переплетаются, образуя нить единого повествования о монастырской жизни как обители "неба на земле". "Неисповедимы пути Господни! Благоволивши почтить Пресвятую Богородицу на горе Почаевской, и таким образом осчастливить христианский род спасительными средствами, Господь прежде всего отличает эту святую гору Материнской Стопою, дабы за тем уготовить Себе и Своей Матери путь к вожделенному обитанию между верующими... в иконе Своей Пресвятой Матери, подавая от нее всякому приходящему обильные милости и неисповедимые благодеяния", - говорится в польской книге "Преславная гора Почаевская".

Начнем, однако, со строго исторической канвы. В середине XVI века на Волыни, недалеко от Почаева, в поместье Орле жила православная помещица Анна Ерофеевна Гойская, оставшаяся вдовой после кончины своего мужа Богдана Васильевича Гойского, бывшего земского судьи. Происходила она из старинного дворянского рода Козинских (дед ее Гринко Мжачич Козинский в 1494 году занимал должность Луцкого хорунжего, а отец Тихно Гринкович состоял державцею Овручским). Отличалась характером крепким и независимым, и большой ревностью к Православной вере".

В ту пору на Волыни оказался проездом греческий митрополит Неофит, ездивший, как и многие восточные иерархи того времени, за помощью в богатую и щедрую Москву. В конце XVI века, проезжая через имение Гойской, он по усиленной просьбе "ее милости" остановился в ее доме и, как говорит "Преславная гора", "пробыл здесь несколько времени, отдыхая от путных трудов своих".

Есть предположение, что на Волынь митрополита привели церковные дела этого края, которые в то время осложнялись в связи с приближающейся Брестской унией (1596 г.). Как указывает историк Василий Левицкий", греками на Руси называли всех иерархов, прибывавших с православного юга. Скорее всего, Неофит был болгарином (в жалобе на него униатского митрополита Ипатия Поцея Неофит был назван "За Грецией Софейским"), относясь к числу тех южнославянских святителей, которые принадлежали к греческой иерархии, поскольку находились в подчинении Константинопольского Патриарха. Такой архиерей лучше всякого другого мог улаживать дела православной Церкви на юго-западе Руси, находившейся в то время под властью польской короны, в силу уже знания языка, на котором говорили и писали тогда образованные люди этого края. В Почаев же привело его, видно, желание поклониться Цельбоносной Стопе Матери Божией... Так одно чудо промыслительными путями словно породило другое, из одного источника благодати неожиданно пробился другой. "Богобоязненная Гойская" сердечно приняла у себя именитого гостя и по обычаю ревностно оказывала ему самое глубокое уважение и "всякое угодие".

В благодарность за долгое гостеприимство, а, скорее, вдохновленный Самой Царицей Небесной, Неофит благословил Гойскую древней иконой Богоматери с Предвечным Младенцем, иконой, которую привез с собою из Константинополя. Должно быть, он взял этот образ как родовую заветную святыню в благословение на дальний нелегкий путь, когда ездил к Константинопольскому Патриарху, а затем по его поручению отправился в Россию, и всегда хранил ее при себе, пока Промысел Божий не подсказал оставить ее на Волыни у радушной и благочестивой помещицы Дины Гойской.

Полученная Гойской икона простояла какое-то время в ее замковой молельне. Но вот, по рассказам того времени, постепенно стали домашние Гойской замечать, что от иконы исходит какой-то необычный свет. Слуги известили об этом помещицу, но она долго не хотела верить их рассказам, пока, наконец, сама не увидела икону во сне "в великом свете". Но и тогда Гойская не обратила особого внимания на это известие, пока свет, исходящий от иконы, не увидела однажды уже наяву. Прошло еще немного времени, и благодатная сила, исходящая от образа, дала знать о себе первыми чудесами.

У Анны Гойской был родной брат Филипп Козинский, слепой от рождения. Уверовав в силу иконы, она убедила его обратиться с молитвой ко Пресвятой Богородице, став перед дарованным митрополитом Неофитом образом Ее, с прошением о даровании зрения. И действительно, как только со всем жаром сердца помолился он перед образом, глаза его тотчас отверзлись и он обрел зрение и стал видеть, как будто и не был слепым.

После чуда, столь несомненного, происшедшего на виду у всех, Гойская уже не решилась держать икону у себя, а, собрав иноков и священников и множество православного народа, с крестным ходом и пением перенесла ее на гору Почаевскуто и отдала ее на вечное хранение монахам, обитавшим в тамошних пещерах. Чудесное исцеление и последующее за ним торжественное перенесение иконы из имения Гойской к Почаевским насельникам произошло, вероятно, в первой половине 1597 года. Ибо уже 14 ноября 1597 года Гойская составляет "фундушевую запись" на устройство Почаевского монастыря. Запись была сделана на старопольском языке.

"Я, Анна Тихоновна Ерофеева-Гойская, судина земская Луцкая. сознаю и объявляю сим моим листом всякому, кому нужно о том ведать или читаемое слышать, людям нынешним и потом будущим, что, имея постоянно перед очами моими свою Христианскую обязанность, по которой - если всяк человек обязан воздавать должное своему ближнему, то тем паче он обязан, по крайней возможности своей, воздавать должное Богу, Творцу своему, к чести и умножению святой Его славы, - а по здравом и решительном размышлении, не будучи ни от кого к тому побуждаема, не принужденно, но но доброй моей воле, единственно для умножения славы Божией, делаю следующее распоряжение относительно той моем маетности, при селе Ночаеве, где с давних пор существует каменная церковь в честь Успения Пречистой Богородицы: то, чтобы при той церкви было постоянно славословие Божие, я решилась построить и основать при ней монастырь для жительства в нем восьми чернецов, людей добрых, набожной жизни, не иного исповедания, как только греческого, подчиненных Восточной Церкви, и двух дьячков. Точно также и игумену, который будет поставлен в нем для управления, надлежит быть "завжды человекови веры христианской, послушенства Восточной церкви и святого роскозованя закону нашего греческого". Он должен быть высокой добродетельной жизни, испытанной нравственности, тихий, скромный, почтительный, трезвый, не корыстолюбивый. Братнею он должен руководить с любовью и кротостью. Если бы между игуменом и братнею произошли какие-либо несогласия и споры, то дело их должен рассмотреть епископ, "который бы не иншого закону, только греческого Восточной Церкви был".

Итак, во времена Анны Гойской монастырь уже давно существовал, но, видно, запустел из-за татарских набегов. Само создание или скорее возобновление монастыря Гойской было вызвано ее желанием дать надлежащий "кров" чудотворной иконе "иж бы уставичная хвала Божия была".

Но обратимся к "фундушевой записи" Анны Гойской. Два основных мотива в ней были: сохранение "греческой" (т.е. православной) веры и материальное обеспечение монастыря всем необходимым. "На содержание их (т.е. монахов - В.З.) я надаю в пользу той святой Успенской Церкви и будущего при ней монастыря и падала на вечные времена так, что это никогда не должно быть нарушено ни мною, ни потомками моими, которые после меня будут владеть тем моим имением Почаевым, ни их потомством..., и кто между тем, в противность моей воли и постановления, учинил бы что-либо ко вреду того монастыря, нарушив хоть в чем-нибудь малейшем сей добровольный мой лист и это христианское благочестивое распоряжение, - всякого такового я позываю на страшный суд пред Престол Божий, к Его святому решению; там-то всякий таковый имеет и обязан будет рассудиться со мной в этом; на всяком таковом, кто только нарушил бы в чем-либо волю мою к вреду того монастыря, да пребывает анафема и всякое неблагословение с проклятием..."

Анна Гойская была женщиной независимой, доводящей до конца все свои начинания и, видимо, одаренной недюжинным умом. Черты лица ее, если судить но прижизненному ее портрету, тонкие и сухие, даже чуть резкие, говорят о характере волевом и властном. Отдавая монастырю значительную часть своего достояния, она предвидит и об опасностях для обители, исходящих, как от собственных ее наследников, так и иноверцев. Поэтому она требует от своих родных, чтобы они стояли на страже интересов монастыря, оберегая его от каких-либо нападений.

Таким образом, "фундушевая запись" Анны Гойской, имеющая силу завещания, кладет начало общежительному монастырю на горе Почаевской вместо пустынной обители, существовавшей здесь уже веками. Обратим еще раз внимание на слова: "при селе Нечаеве, где с давних времен существует каменная церковь в честь Успения Пречистой Богородицы". Уже задолго до Анны Гойской монастырь не был заброшенным уголком. О его существовании, привлекавшем многих богомольцев, говорят два любопытных документа, принадлежащих польским королям Сигизмунду I и Сигизмунду II Августу. В своих грамотах от 20 мая 1527 года и 23 сентября 1557 года они запрещают Кременецким старостам в праздник Успения Пресвятой Богородицы высылать своих наместников в Почаев для ярмарочных сборов. Коль скоро в дни Успения бывали ярмарки, стало быть, в Почаев в эти дни наезжало множество богомольцев, и похоже, что дела на этих ярмарках шли столь успешно, что королевские запреты имели силу только на бумаге. Спустя 200 лет польский король Август III еще раз подтверждает право, освобождающее Почаев от наезда Кременецкого старосты во время Успенской ярмарки.

Тем не менее все эти века монашеской жизни на "преславной горе Почаевской" остаются темными для нас. История монастыря как такового начинается, по сути, с завещания Анны Гойской и дарования ею чудотворного образа Божией Матери, которым благословил ее прибывший в эти края греческий митрополит Неофит.

Икона, дарованная Анне Гойской митрополитом Неофитом имела 6 вершков с четвертью в высоту и 5 с осьмушкой в ширину. Писана она была темперой древним византийским письмом на липовой доске, подбитой снизу (чтобы не гнулась) двумя дубовыми перекладинами. Как говорит "Преславная гора Почаевская", первоначально икона была покрыта тонким серебряным покрытием, сделанным наподобие ризы. Но со временем эта риза обветшала и впоследствии была заменена новой, сделанной из жемчуга, а затем - золотой, украшенной драгоценными камнями, после пожара 1869 года, повредившего прежнюю ризу, но не коснувшегося самого образа.

Икона (типа "Умиление") изображает Матерь Божию в пояс, с Предвечным Младенцем на правой руке. В левой руке Богоматерь держит плат, которым прикрыты ноги и спина Младенца. Иисус положил левую руку на плечо Матери, а правую поднял для благословения; Она же преклонила лик к главе Сына. С левой стороны лика Ее мы видим обычную греко-славянскую надпись в виде монограммы МР, т.е.Богородица Мария; с правой, со стороны Спасителя, находится монограмма ІС ХС, т.е. Иисус Христос. Помимо этого, па иконе есть еще семь миниатюрных изображений святых на клеймах. Справа, как гласит надпись по-русски, изображен пророк Илия, под ним мученик Мина; слева - первомученик Стефан, под ним - преподобный Авраамий; внизу же иконы - лики трех святых жен: великомученицы Екатерины и преподобных Параскевы и Ирины. Судя по всему, это была семейная икона, может быть, принадлежавшая роду самого Неофита. У южных славян, как и у прочих народов, был в то время весьма распространен обычай избирать себе особых покровителей из святых, память которых от поколения к поколению отмечается как семейный или, скорее, родовой праздник. Славянские же письмена на иконе, как указывает "Преславная гора", свидетельствуют о том, что, возможно, по словам О.А.Хойнацкого, "образ Почаевский писан рукою русскою".

В первые годы существования обители, когда "умножилось число иноков", по словам летописца того времени, "бед полны настали часы". Уже минул век с тех пор, как Русь окончательно сбросила с себя татаро-монгольское иго (1240 - конец XV в.), но большие отряды или шайки из Золотой Орды все еще бродили по русской земле, доходя иной раз до самых западных ее пределов. Они предавали мечу и пожару все, что встречалось на их пути. В 1607 году один из таких отрядов оказался под Почаевым; в то время, как говорит местное предание, некий монах проходил по горе, "молитвы совершая". Какой-то татарин, заметив его, подскочил к монаху, видимо, надеясь добыть себе невольника, но, увидев, что тот уже стар, ударил его со злости саблей и обезглавил. Инок, который должен был тотчас умереть, взял в руки свою отрубленную голову и, донеся ее до монастыря, положил перед чудотворной иконой Богоматери и только тогда предал дух свой Господу к общему изумлению всех и в "похвалу Пресвятой Деве, избравшей свою икону Почаевскую в явлении власти могущества своего".

Это лишь одно из многих чудес того времени (ибо до 1664 года они не записывались) драгоценно для нас как особое свидетельство той крепкой веры, той любви, что сильнее смерти, которой с самого начала была окружена Матерь Божия, явившая Свою благодатную силу в иконе Почаевской. "По вере вашей будет вам", - сказал Господь Иисус Христос (Мф. 9,29), и все, что происходит с нами и в жизни, и в смерти, совершается в меру веры, силой которой, как говорит одно из православных песнопений, "побеждается естества чин". Это победа над "естеством" силой веры или, скорее, произволением Божиим, и есть то, что мы называем чудом. И чудеса, призываемые той живой, сердечной, преодолевающей законы "естества" верой, о которой говорит Евангелие, не замедлили сказаться.

Среди чудес, которых по неизъяснимому милосердию Господню время от времени удостаиваются люди, самыми редкими, самыми непостижимыми видятся нам воскресения мертвых.

В 1664 году сын помещика Ивана Жабокрицкого Симеон, омыв водою глаза от Стопы Богоматери, был исцелен от огромного бельма на глазу. Однако вскоре после этого он тяжко заболел и затем скончался. Родители, оплакав его, уже приготовили тело к погребению, между тем бабушка новопреставленного, пани Свищевская, со слезами взмолилась ко Пресвятой Богородице на горе Почаевской: "сего внука моего посвящаю Тебе, - молилась она, - только яви благодать Свою на нем, призри на слезы родителей, соделай его живым и здоровым". После этого умерший пролежал от ночи до полудня, в полдень же вдруг протянул руки и заговорил прося пить и есть, и вскоре встал со смертного одра своего.

Со времени прозрения Филиппа Козинского и до настоящего времени сотни раз всенародно была засвидетельствована целительная сила, исходящая от чудотворного образа Лочаевской Божией Матери. Каких только видов помощи не получали от нее люди! Не всуе называет ее однажды книга "Записей чудес Почаевских" - "скорбных матерен утешением". В своем прошении на имя Духовною Собора Лавры от 1859 года уроженка Кременца католичка Эмилия Вертинская пишет, что в детстве, получим исцеление перед чудотворной иконой, после этого пять раз испрашивала у Божией Матери помощи для тяжко, иной рад безнадежно заболевших детей своих и всякий раз получала ее!

Вот уже более четырехсот лет, как находится эта икона в Почаевской обители, оставаясь своего рода средоточием ее молитвенной жизни. Это не музейная реликвия, не памятник, удивляющий нас своей стариной и худо жественными достоинствами (хотя и они неоспоримы): когда подходишь к этому образу, все эти, по-своему важные, критерии перестают существовать. Далеко не на каждою изливаются чудеса, но каждому, кто обращается к Чудотворному образу с сердечной верой, и тайно, и явно подается помощь духовная, душевная или телесная. Пройдут еще, может быть, столетия, но мы веруем, что не оскудеет источаемая здесь целительная сила, как не перестанет притекать сюда поток богомольцев, исцеляемых и питаемых ею.

Каждый день в пять часов утра в Успенском храме, освещенном в предутреннем сумраке лишь одними лампадами, монастырской братней служится полунощница. После нее, при нении тропаря "Непроходимая Врата", чудотворный образ Матери Божией Почаевской медленно опускается и останавливается на уровне человеческого роста. Икона держится теперь на двух шелковых лентах: рядом с нею стоит иеромонах, называемый по традиции "киотным". Иноки, а вслед за ними и все присутствующие в храме, кто пришел на полунощницу, безмолвно и неторопливо подходят и прикладываются к Чудотворному образу. Точно так же опускается он по субботам после соборного акафиста перед Почаевской иконой и но воскресным и праздничным дням после поздней литургии. У каждого из приходящих к нему есть всегда что-то, что можно выразить лишь молитвенным вздохом, для которого всегда не хватает слов. И потому тот момент, когда при первых словах молитвы Икона начинает медленно опускаться вниз, всегда полон какого-то затаенного и напряженного ожидания чуда. И, думается, что это ожидание никогда не обманывает, ибо чудо - это подлинная встреча с Ней с глазу на глаз.