Как в Николаеве «лечат» COVID-19: история семьи, потерявшей двух близких

В редакцию «Новостей-N» обратилась жительница Николаева Марина Павловна Шахназарян, чтобы рассказать о халатности, с которой ей и другим членам ее семьи пришлось столкнуться в николаевской больнице. В одночасье она лишилась двух своих самых дорогих людей — сначала от COVID-19 скончался муж, а через пару недель она потеряла и сына. Но если в случае с главой семейства — Арсеном Акопяном — ситуация была более безнадежной, и родные готовы признать, что спасти его было уже очень сложно (хотя будь ему оказана своевременная помощь, возможно, он был бы жив), то прямую вину за смерть сына женщина возлагает на медицинских работников.

Во время нашей беседы с Мариной Павловной на связи по вайберу была также ее дочь Сюзанна. Сама она находится в России и не имела возможности приехать ни для оказания помощи брату, ни на его похороны. Но все, что происходило с ее отцом и братом, помнит до мелочей, поскольку все это время поддерживала связь с родными и консультировалась со специалистами.

 

Результата теста ждали пять дней

 

Пять лет назад житель Николаева Арсен Акопян перенес операцию на сердце, после чего он был поставлен в очередь на поездку в санаторий. В 2020 году эта очередь, наконец, подошла, он взял путевку, которой ждал пять лет, и 17 сентября поехал в санаторий в Одессу.

Через пять-шесть дней он сказал родственникам, что искупался в море и, по-видимому, простыл. Три дня пил антибиотики, которые назначил врач санатория, но они не помогали. Арсен Акопович прислушался к совету родных и вернулся домой.

Решили сделать компьютерную томографию легких (КТ) — легкие оказались поражены на 65%. Родственники решили отвезти его в больницу в Корабельном районе (по месту жительства), поскольку лечиться дома с такой динамикой ухудшения болезни было уже опасно.

- Мы час просидели в приемном покое. Он лег на кушетку, ему было плохо. Я попросила кислородную маску. Никто не отреагировал — сказали, что пишут историю болезни, - рассказывает Марина Павловна.

Прибывшего повели в один из корпусов, чтобы положить в палату. Видя состояние больного, медсестра принесла кислородную маску. Она несколько раз звала врачей, но те не шли. И только после того, как больной упал в обморок, пришли врач и медсестра из реанимации. Больного перевели уже сразу туда.

Это было вечером в понедельник, 28 сентября. А утром 3 октября мужчина умер. Причиной смерти были названы осложнения, вызванные коронавирусной инфекцией. О том, что имеют дело с COVID-19, врачи и родные узнали за день до его смерти, когда стал известен результат теста.

- В понедельник он сдал анализы на COVID и в этот же день лег в больницу. А в пятницу пришел ответ: COVID положительный, - добавляет Сюзанна, дочь Арсена Акоповича. - По идее, его должны были перевести в другую больницу, предназначенную для лечения «ковидных» больных. Но он уже находился под аппаратом ИВЛ (искусственной вентиляции легких — прим.), сам не дышал и был в искусственой коме. И дожил до утра.

 

«Медсестра берет у больного деньги и идет в аптеку за лекарствами»

 

Когда родным сказали, что Арсена Акоповича певерели на ИВЛ, Марина Павловна и сын Сейран пошли на платное обследование легких. У сына было 1-3% поражения легких (начальная стадия болезни), у мамы от 2 до 5%.

Они решили, что следующим утром, 3 октября, поедут сдать анализ на COVID, так как КТ показывает только степень поражения, но чем вызвано это поражение — воспалением легких, пневмонией или ковидом — аппарат не определяет. Сдавали в платной лаборатории, чтобы не ждать результата пять дней, как получилось в случае с отцом.

- Перед тем, как они зашли сдать анализ, им позвонили из реанимации, где лежал отец, и сказали, что он умер, - рассказывает Сюзанна. - Естественно, мама заплакала. Но тест так не сдается. Берутся мазки из полости рта и носоглотки, и перед тестом человек не должен ни пить, ни есть, ни полоскать горло. Нельзя даже чистить зубы. А так она поплакала. Тест пришел отрицательный.

В понедельник 5 октября они решили сдать повторный тест. На этот раз он оказался положительный. Обоим назначили антибиотики.

Во вторник отца похоронили, а в среду у его сына, Сейрана, поднялась температура. В четверг, 8 октября, решили сделать еще раз КТ. Поражение легких у обоих составило 30%.

- Мама обращается к своему врачу. Тот говорит: «По протоколу я должен вам посоветовать лечь в больницу. А ложиться вам или нет — ваше право». Мама начинает обзванивать больницы — все койки забиты, мест нигде нет, - рассказывает Сюзанна. - Им дали направление на госпитализацию и мама с братом поехали в 1-ю горбольницу. Зашли к заведующему в приемный покой. Тот сказал, что это начальная стадия, с таким процентом поражения (30%) в больницу не кладут и мест в принципе нет. Но после уговоров о том, что что они уже потеряли близкого человека и очень боятся, что трагедия повторится с кем-то еще, их решили все-таки принять.

Их положили в разные палаты, лечащие врачи были тоже разные.

- Система в больнице такая. Приходит врач. Послушал, посмотрел, ушел, назначил лекарства. Приходит медсестра или нянечка со списком лекарств, берет у больного деньги, идет в аптеку, покупает лекарства, приносит. Причем в лекарства входят не только антибиотики, а катетер, вата, пластырь, шприц, спирт — то, что государство как бы и так выделяет на больницу, - говорит Сюзанна Акопян.

Было так и с ее братом, когда его положили в реанимацию. Осмотрев его, врач назначил список лекарств, который нужно было купить на этот день, и ушел.

- В 09:20 брат пишет, что ему очень плохо, температура поднимается. Мы начинаем искать врача, медсестер, которые дадут ему жаропонижающее. Медсестры в истерике — мол, все, что нужно, уже сделали. Пишем через полчаса брату: «Ну что, тебя прокапали? Он пишет: «Нет». Я пишу: «Сейчас, значит, придут». Проходит еще полчаса. «Тебя прокапали?». «Нет», - рассказывает Сюзанна. - Время 12:40. У него температура поднимается 39,3, его «колбасит». До сих пор к нему не подошли. Я из Москвы звоню в реанимацию, трубку берет медсестра. Я говорю: «Девушка, вы можете прокапать Акопяна? У него температура 39. Мы вас просим с 09:20». И лишь минут через двадцать после этого звонка соизволили подойти к нему и поставить капельницу.

 

«Им нечем прокапать больного от температуры!»

 

Через день Сейрана выписали в общую палату. Врачи сказали, что в реанимации с температурой делать нечего — сбить ее могут и в общей палате.

С утра обход. Врачи должны пройти по всем палатам, померить всем температуру, проверить сатурацию (уровень насыщения кислородом крови) пульсоксиметром и назначить опять список лекарств на сегодняшний день.

- Обход должен начинаться в 8:00. Сперва пятиминутка, которая длится не 5 минут, а намного дольше, и после пятиминутки брату становится плохо. У него поднимается температура, мы начинаем искать врача, который подойдет к нему в палату и прокапает от температуры. А они говорят, что у них все по очереди. «Всем плохо. Дождитесь», - выражает возмущение Сюзанна. - То есть, система такова, что пока до больного дойдет очередь, температура уже может быть очень высокой.

Доходило до того, что больному приходилось самому выходить из палаты, горя от температуры и трясясь от озноба, искать медсестер и просить, чтобы они его прокапали.

- Следующей ночью ему становится очень плохо. Поднимается температура, он звонит маме. Мама подбегает, начинает звать медсестер. А там медсестры находятся в какой-то комнате, в которую они зашли, разделись. И для того, чтобы больной получил от них помощь, надо подождать, пока они оденутся, потому что они должны выйти в этих костюмах, - говорит Сюзанна.

То есть, врачи на дежурстве находятся не в защитных костюмах, а в самой обычной рабочей одежде. С момента вызова до момента подхода к больному пройдет время, и пока он будет надевать этот костюм, состояние больного может резко ухудшиться. А если ему потребуется быстрая помощь, оказать ее будет некому.

- Мы подождали, пока они соизволят одеться и выйти к больному. Вышли, померили температуру — 38. Начали искать инфулган, который выделяется на больницу. И говорят: «Инфулгана нет». Называем другие препараты. «А у нас нет». Им нечем прокапать больного от температуры! Мама говорит: «У меня на всякий случай есть таблетки». На что они говорят: «Давайте, у нас их нет». Начали искать всякие внутривенные жаропонижающие — ничего нет. На что мама вспомнила, что когда она ложилась с братом в больницу, она взяла телефон заведующего приемного покоя. Она позвонила ему — и заведующий приемного отделения поделился жаропонижающим. Он его принес, и только тогда они смогли брата прокапать, хотя прошло уже минут тридцать. Меряют температуру — 39,3. До пяти утра температура держалась 38-39. С пяти до семи утра температура снизилась. В семь утра она опять поднялась. То есть, шел воспалительный процесс.

Парня снова перевели в реанимацию. На связь с родными он выходит один-два раза в день. Матери не дают возможности зайти к нему палату, хотя лежат они на одном этаже и болеют одной и той же болезнью.

- Когда ему было плохо и температура поднялась, они пришли, покапали и ушли. Никто рядом с больным сидеть не будет. Но мы и не просили. Просили об одном: позвольте матери находиться рядом с сыном! Но нет. В реанимацию нас не пустили, информацию о брате не говорят. Приходилось искать способы, нянечку просить, чтобы она зашла, одним глазком посмотрела, что там делает брат, какая у него сатурация. И то, та заходит, на нее начинают орать: «Выйди!». На все вопросы получаем односложные ответы. «Лежит, в маску дышит», - в этом была вся информация о том, как человек себя чувствует в реанимации.

В реанимации брат пробыл дней пять. И каждый раз, когда он выходил с родными на связь, он жаловался на то, что задыхается.

- Нам медсестры говорили, что сатурация без маски 77, а с маской 99. Я ему написала сообщение: «Я не верю, что у тебя сатурация 99, и при этом ты нам не звонишь. Нас, видимо, обманывают». На что он позвонил ночью и сказал, что у него сатурация не 77 без кислорода и 99 с кислородом — у него сатурация на кислороде 70. А 70 на кислороде — это уже гипоксия. Жизненно важные органы человека — мозг, сердце — не получают кислорода. Когда он звонил, мы его голос даже не узнавали, потому что он разговаривал, задыхаясь, он не мог ничего говорить. В таком состоянии в любой нормальной больнице уже кладут под аппарат ИВЛ. Но, видимо, в больнице не было свободного аппарата, либо не захотели, - предполагает Сюзанна. - Его вовремя не подключили к кислороду. У него было кислородное голодание…

 

«Хватит нам мешать!»

 

Вернемся немного назад — к тому моменту, когда мать и сын легли на лечение в 1-ю горбольницу. До этого они принимали дексаметазон, и температура, по словам Сюзанны, у ее брата, пока он принимал именно этот препарат, не поднималась выше 37,5.

- Когда мы поступили в больницу, маме этот препарат оставили, а брату заменили солумедролом. Когда три дня брат был на солумедроле и температура его стала зашкаливать за 39, мы начали консультироваться с врачами и в Европе, и в России, чтобы нам объяснили, что происходит: 30 лет парню, заболевание в начальной стадии — но почему же оно так прогрессирует? Нам объяснили, что не нужно было дексаметазон заменять на солумедрол, нужно было просто увеличить его дозу. Если до этого ему кололи 4 мг дексаметазона утром и 4 мг вечером, то теперь надо колоть 10 мг с утра и 10 мг вечером.

Нужно было как-то «донести» эту информацию до работников 1-й николаевской больницы. Родных в этой ситуации никто бы не слушал, так как они не врачи. Тогда Сюзанна Акопян нашла в Москве хорошего врача и договорилась о том, чтобы он позвонил в николаевскую больницу и проконсультировал николаевских коллег по телефону или видеосвязи.

- Мы связались и дали поговорить врачам разных стран, чтобы они эту ситуацию обсудили и приняли совместное решение. Врач, Сан Саныч, нас услышал и понял. Он согласился и сказал: «Хорошо. Мы остаемся на дексаметазоне, из солумедрола выходим». Один день они прокапали с утра дексаметазон, а вечером медсестры опять пришли со списком, в котором значился солумедрол. Мама объяснила: «Вы, наверное, что-то путаете. Сан Саныч уже был на смене и мы решили перейти на дексаметазон. На что нам закатили истерику, что ничего подобного, не выдумывайте свои лечения. Мама позвонила Сан Санычу, тот подтвердил: да, так и есть, мы решили, что будем капать дексаметазон. Сказали, что заведующий реанимацией решил, что будет солумедрол.

Парадоксально, но родным буквально с боем пришлось доказывать медработникам, что врач принял уже другое решение. Результат не заставил себя ждать: в тот вечер, когда Сейрана прокапали дексаметазоном, температура у него не поднималась. Родные вздохнули с облегчением: получалось, что брату подходит именно этот препарат, и с ним он может пойти на улучшение.

Однако радоваться пришлось недолго. На смену пришла уже другая врач — как они позже выяснили, не вирусолог или инфекционист, а анестезиолог — Лилия Ивановна. Она опять назначила солумедрол, и уверения родных, что врач, работавший на смене перед ней, принял решение вернуть прежний препарат (руководствуясь тем, что больному на солумедроле становилось хуже), слушать не захотела.

- Лилия Ивановна не подошла к телефону ни разу, сколько мама ни звонила. К телефону подходила медсестра, и все, что мама слышала: «Хватит нам мешать!». Мама все пыталась достучаться до Лилии Ивановны, чтобы она соизволила хотя бы выйти и сказать о состоянии брата. Мама в итоге просит медсестру, чтобы та подошла к Лилии Ивановне и она хотя бы соизволила выйти на минутку и сказать, что с братом. Ноль. Никакой реакции. Всю ее смену она ни разу не подошла к маме, не ответила ни на один ее вызов и не рассказала о его состоянии.

В итоге, родные принимают решение об отправке врача из Москвы в Николаев, чтобы он привез Сейрана на лечение в Москву. Они обратились с заявлением к руководителю 1-й горбольницы Марии Грачевой, и она дала свое разрешение на то, чтобы иностранный врач, приглашенный родственниками больного, был допущен к больному и мог подготовить его к транспортировке. Но оказалось, что границы закрыты, и ни прилететь врачу в Николаев, ни забрать больного в Москву не представляется возможным. Было решено, что московский врач будет и дальше консультировать николаевских коллег по телефону или видеосвязи.

- Он спрашивает: «Какое состояние больного? Вы сделали рентген или КТ на протяжении того времени, которое он лечится и все идет на ухудшение? А вы брали посевы всех жидкостей? А какие у него лейкоциты?». Говорят: «30 тысяч». Но додуматься и сделать бакпосевы всех жидкостей, чтобы определить, какая зараза внутри человека и что его уничтожает, врачам было не дано, - с возмущением и болью вспоминает Сюзанна. - Московский врач говорит: «Сделайте, пожалуйста, коагулограмму, чтобы посмотреть, насколько кровь густая». Потому что, когда люди болеют ковидом, первое, что у них страдает — это кровь: в ней образуются тромбы, она загустевает. А николаевский врач ему в ответ говорит: «А зачем? Мы же все равно колем ему фраксипарин» (кроверазжижающее). Но ведь колоть его можно разную дозу, так как свертываемость крови у разных людей разная.

Просьбы взять у больного анализы, о которых говорил николаевским медикам московский врач, были проигнорированы. Был сделан общий анализ крови, который показал, что свертываемость превышена почти в четыре раза (7-10 при норме 1,5-4).

- В итоге, врач в очередной раз просит сделать рентген, тот говорит: «Хорошо». Сдает смену — смену принимает опять Лилия Ивановна. Мама не знает, что она на смене (это была суббота), звонит в реанимацию, та не подходит к телефону. А медсестра говорит: «Вашего сына перевели на аппарат ИВЛ, он уже в другой реанимации». Мама в недоумении: «Как?! А почему мне не сказали?». И со стороны мама слышит, как в трубку орет Лилия Ивановна: «Вот, женщина, чего вы добились своими звонками! Вот, получайте! Хватит звонить! Вы нам уже надоели!». Мама в шоке, звонит мне, говорит, что брата перевели уже на ИВЛ. Я говорю: как так, нам вчера говорили, что у него состояние нормальное, что у него сатурация 99 на кислороде. А оказывается, ничего подобного.

 

«Ваш сын умер»

 

До этого три дня подряд Сейрану капали биовен. Флаконы с этим препаратом находились у Марины Павловны и медсестры приходили за ним к ней. Но в тот день, когда смена была у Линии Ивановны, никто из медработников за биовеном не подошел.

Препарат довольно дорогой — один его флакон стоит свыше 5 тыс. гривен. Дозировка рассчитывается в зависимости от веса пациента. Сейрану в день надо было шесть таких флаконов. В денежном эквиваленте это более 30 тыс. гривен. ЕЖЕДНЕВНО.

- Когда такие дорогостоящие препараты выдаются медсестрам на руки и они уходят в какую-то каморочку набирать их в шприцы или банки, а потом идут капать, они обязаны эти флаконы или наклейки возвращать, - говорит Марина Павловна. - Нам вернули лишь один раз — в воскресенье. Медсестра принесла мне пустые флаконы, а насчет наклеек сказала: «Мы клеим их в дело». А до этого нам ничего не возвращалось. Капали нам эти препараты или нет, мы не в курсе.

О том, что больного надо колоть биовеном, который хранится у его матери, лежащей в этом же отделении, новая смена тоже оказалась не в курсе.

- Я звоню и говорю: «Я мать Акопяна. Почему вы не приходите за лекарствами?». Они в удивлении: «А куда приходить за лекарствами?». «Я же здесь, на этом этаже лежу, в такой-то палате, все знают, что мы с сыном вместе легли». «Да? Тогда ждите. Сейчас придем». Уже час прошел, никого нет. Снова перезваниваю. «Мы сейчас придем». Потом трубку берет врач. Я говорю: «Можно узнать состояние Акопяна?». А он мне говорит: «Ваш сын умер»… Я до часу ждала, чтобы они пришли за лекарствами. Они мне только обещали: сейчас придем, сейчас придем. А потом говорят, что он умер…

Родные не понимают, как такое вообще могло произойти. Мать и сын вместе легли в больницу, у обоих было одинаковое поражение легких. Сына предупреждали об обратном: тяжело перенесет болезнь его мать. Но получилось все наоборот: мать переболела, а сыну элементарно «не могли сбить температуру».

Ситуацию с Сейраном они сравнивают с той, что была у его отца. Поражение легких у него было 65%, и когда он уже лежал под аппаратом ИВЛ, ему сделали рентген легких — органы дыхания уже практически не просматривались. Снимок легких у здорового или не очень больного человека должен быть черного цвета.

- А у него на снимке они были полностью белые, только сверху два маленьких черных кружочка. Это означало, что легких у него уже нет. Вместо него уже дышит аппарат и ждет, когда сердце остановится, - говорит Сюзанна. - И даже когда папа переживал последние минуты жизни, у него не было температуры. То есть, врачи поддерживали нормальную температуру тела, но не могли справиться именно с воспалением, которое вызвано этим вирусом.

С братом все вышло банально до неприличия. У него было 30% поражение паренхимы легких. Но в 1-й горбольнице ему не могли даже сбить температуру.

- За все 11 дней, которые брат находился в больнице, у него ни разу не было температуры ниже 37. Максимально сбивалась температура до 37,3. Опять же, по словам врачей. И то, она опускалась до 37,3 на полтора часа и опять потом зашкаливала за 38, - говорит Сюзанна.

Невольно напрашивается и сравнение двух больниц: в той, что в Корабельном районе и не предназначена для лечения больных с COVID-19, пациенту сделали рентген, а в 1-й горбольнице, как раз предназначенной для ковидных больных, рентген пациенту сделать не удосужились.

- Они нам сказали так: «У нас нет кислородного баллона, чтобы его можно было отвезти на КТ». Я говорю: «Давайте я куплю». «Пока не надо». У них больница, которая лечит ковид — и у них нет простейших вещей! Они не могут больного отправить на КТ! - возмущается мать.

Сюзанна добавляет: когда позвонил московский врач и узнал о том, что пациент умер, он задал врачам вопрос, не было ли у них возможности сделать больному рентген. Они сказали: «Мы не успели».

- Говорят, что от ковида умирают те, у кого хронического заболевания, люди старше 60 лет. Но моему брату было 30 лет, он не курил, не пил, у него не было хронических заболеваний. И такой исход! - недоумевает Сюзанна.

 

«Заходите и ищите сами»

 

Далее в больнице произошел неприятный инцидент уже с вещами Сейрана.

- Уже когда мне сказали, что он умер, я звоню в реанимацию и говорю: «Принесите его вещи». «Хорошо». Час проходит — ничего нет. Я снова прошу: «Принесите вещи моего сына». Три-четыре раза звонила, с разницей в сорок минут, в час — они мне приносят два пакета.

Когда именно умер Сейран, точно никто не знает. Когда московский врач звонил в больницу, врачи сказали, что в 09:25 у него резко упала сатурация до 40%, они начали очищать кислородную трубку, так как подумали, что она забилась. Родные говорят, что у них есть запись, где врачи описывают, как они пытались пациента привести в чувства. О том, что брата нет, им сказали в 12:55. Медработники утверждают, что умер он в 12:35.

- Вещи мне принесли в полчетвертого, - продолжает мама Сейрана. - Достаю зарядное, а телефона нет. Я перезваниваю: «Девушка, а где телефон моего сына?». Она мне в ответ: «Какой телефон? Телефона у него не было». Я говорю: «Как это не было, если зарядное есть? Он в пять утра мне звонил: мама, я умираю…».

По словам родных, Сейран не любил фотографироваться. Телефон его мать хотела вернуть не только как память о сыне, но еще и в надежде, что какие-то его фотографии могли остаться в памяти мобильного.

- Я позвонила Сан Санычу, врачу. Мы позвонили заведующему приемного покоя. Потом я уже просто от отчаяния позвонила в полицию и сказала, что лежу в больнице, мой сын умер, а телефон его не отдают. И они нам говорят: «Мы примем заявление». Через полчаса они перезванивают: «Вы должны сами прийти, написать заявление». Я говорю: «Я лежу в больнице. Я физически уйти отсюда не могу».

Через полчаса Марине Шахназарян перезвонили из полиции и сообщили, что у них в отделении нет защитных костюмов. А без них приехать в ковидную больницу, чтобы даже просто забрать заявление, они не могут. Тогда уже сам следователь перезвонил в больницу. После этого звонка сотрудники больницы попросили женщину не писать заявление, пообещав, что до вечера телефон найдут.

Когда Сейран лежал в палате интенсивной терапии, где он мог передвигаться, садиться на койку, но ему просто не хватало кислорода, мама много раз просила разных сотрудников больницы зайти к нему, увидеть его. Самой заходить ей не разрешали, говорили, что нельзя. Хотя они болели одним и тем же заболеванием, находились на одном и том же этаже. Когда же телефон сына пропал и мать стала требовать, чтобы его вернули, ей сказали уже совсем другое — заходите, мол, в реанимацию и сами ищите. То есть, пока сын был жив и нуждался в помощи, матери не давали возможности с ним видеться. Когда он уже умер, медики сами дают женщине «индульгенцию» на хождение по помещениям, по которым посторонним ходить в основном запрещается. Спрашивается: где логика?

Через несколько часов Марине Павловне позвонили из реанимации и сообщили, что телефон ее сына нашли — якобы лежал на соседней тумбочке. Как его можно было не увидеть сразу, непонятно.

 

«Никуда мы вас переводить не будем»

 

- Когда мы поняли, что в этой больнице нечего делать и московские врачи не могут прилететь его забрать, - говорит сестра Сейрана Акопяна, - мы начали интересоваться, где в Николаеве врачи более-менее добросовестно лечат ковидных больных. Нам посоветовали, что лучше ложиться в областную инфекционку. И мы трое суток просили знакомого, чтобы он поехал к Светлане Федоровой — их главврачу. Но у Светланы Федоровой, видимо, есть более важные дела. Она то с полицией разбирается, которая приехала, ее там «шмонала», то ее нет на рабочем месте. На звонки она не отвечает, на сообщения тоже. Но в «Фейсбуке» сидит. Мы просили врачей, которые в этой нашей больнице, где мама с братом лежали, чтобы они, если мы не можем договориться, из одной больницы в другую перевели. Что, в общем-то, и логично и правильно: не больные должны решать, куда их должны переводить — такие решения должны принимать врачи. Но наши врачи этим не захотели заниматься, не согласились переводить нас в другую больницу. Мы говорили: «Откажитесь от нас, переведите в инфекционку. Договоритесь с главврачом, это же в ваших силах». Нам сказали: «Нет. Мы вас переводить никуда не будем». В «Фейсбуке» у Светланы Федоровой был полный игнор. Мы звонили секретарю Светланы Федоровой, объясняли ситуацию, спрашивали, можно ли, как это устроить. Нам говорили так: «Пусть ваши врачи связываются со Светланой Федоровой». И все.

Родные уверены, что в смерти Сейрана виноваты врачи. Подтвердить или опровергнуть это, и вообще, более детально разобраться в причинах его смерти помогла бы история болезни и листы назначения, где как раз и расписано, чем лечили, как лечили, какие были осложнения и т. д. Но сколько родные ни пытались получить копии этих документов, на руки их больница им не выдает.

Родные обратились к адвокату, и тот направил в больницу свой адвокатский запрос. В ответе, который пришел спустя почти месяц, родным ОТКАЗАЛИ в предоставлении такой информации, сославшись на врачебную тайну.

«Медицинская документация на Акопяна Сейрана Арсеновича, а именно: полная копия истории болезни (диагноз, круглосуточные листы назначений и листы наблюдения), являются ограниченной информацией, а именно медицинской тайной.

Распространение таких сведений возможно только при условии получения согласия пациента (в данном случае членов его семьи или другого уполномоченного физического лица).

Получение медицинской и ограниченной информации о пациентах третьими лицами возможно только по решению суда с соответствующим требованием о предоставлении медицинской информации», - сказано в ответе за подписью главврача горбольницы №1 Марии Грачевой.

Женщина надеется, что с помощью огласки этой истории ей удастся сдвинуть этот вопрос с мертвой точки. И намерена после Нового года обращаться в суд.