Хулиганский террор в городах СССР в 1920-е. ФОТО

История его такова: в конце XIX века в помещениях современной гостиницы «Октябрьская», располагающейся на Лиговском проспекте, было организовано Государственное общество призора (ГОП), куда доставляли беспризорных детей и подростков-правонарушителей. А после революции в этом здании было создано Государственное общежитие пролетариата.Уличная преступность в этом районе выросла в несколько раз. В среде жителей города появилось слово «гопники», которым называли жителей ГОПа с Лиговки. Появилось выражение «количество гопников измеряется в лигах», а среди жителей Петрограда, затем и Ленинграда бытовало шутливое обращение к невоспитанному человеку: «Вы что, на Лиговке живёте?»

Но вернемся к тексту.
В 1920-е фигурой, определявшей жизнь советских городов, стал хулиган. Счёт преступлений такого рода (побои, грабежи и другое насилие) шёл на сотни тысяч. Постепенно хулиганство стало переходить к террору – «рельсовой войне», срыву митингов и массовых мероприятий. Панические настроения обывателей привели к укреплению в общественном сознании «расстрельной психологии», а само общество морально подготовило к репрессиям 1930-х.
Термин «хулиганство» появился в официальных документах в конце XIX века (приказ петербургского градоначальника фон Валя, который в 1892 году предписал всем органам полиции принять решительные меры против бесчинствовавших в столице «хулиганов»), с 1905 года – в печати, а с 1909-го – в справочных изданиях. При этом дореволюционное законодательство такое преступление, как хулиганство, не предусматривало. Только в 1920-е в уголовном кодексе появляется состав этого преступления – именно в это время распространение хулиганства достигло степени национального бедствия, что и нашло отражение в законодательстве той эпохи.

Достигло – в городах. В деревне (крестьяне составляли тогда 80% населения СССР) это явление было мало распространено. Главная причина расцвета хулиганства в городах – это отсутствие «института» общины. В деревне над молодёжью существовала 3-этажная надстройка: малая семья, большая семья, община под руководством большаков (её дополняла и церковь). Выход хулиганской энергии давался дозированно и под контролем – в виде тех же кулачных боёв или борьбы деревня на деревню.

В городах же и царская, и советская власть не предусмотрели никаких низовых институтов контроля над вчерашними крестьянами, ушедшими из деревни. Ситуация обострялась тем, что деревню покидали в основном мужчины, к 1916 году женщины в крупных городах составляли всего 35-40% социума. С этой же проблемой сталкивались и на Западе, но там власть быстро стала насаждать эти институты низового контроля – скаутские организации для молодёжи, спортивные секции, общественные кружки и политические партии, благотворительные общества: у рабочего был выбор, чем занять досуг и как найти себе приличную компанию (самые буйные выбрасывались в дальние колонии – типа Австралии.

В СССР же после 7-8 лет войн, революции и разрухи, при уничтожении прежнего госаппарата, новые власти на протяжении десятилетия не знали, как справиться с проблемой хулиганства. Единственным низовым «институтом» в таких условиях становилась только криминальная субкультура.

О том, что из себя представляло хулиганство в 1920-е, рассказывает историк Юлия Кульпина в своей книге «Генезис пьянства и хулиганства в России» (изд-во «Либроком», 2009).

Так, по данным статистического отдела НКВД, по интенсивности совершения хулиганских действий советские города далеко опережали сельские поселения. В это время в городах проживало около 17% населения страны, а из общего числа хулиганских поступков здесь совершалось более 40%. В Ленинграде число приговоренных к различным срокам тюремного заключения за нарушение общественного порядка с 1923 по 1926 годы увеличилось более чем в 10 раз, а доля их в общем числе осужденных возросла с 2 до 17%.

Основная масса хулиганов была в возрасте от 12 до 25 лет. При этом хулиганство занимало одну из основных позиций в списке правонарушений, совершавшихся несовершеннолетними. Мировая и Гражданская войны, революция, эпидемии и голод травмировали детей и подростков физически, психически и морально. Психиатры констатировали, что молодые люди, детство и переходный возраст которых совпали с периодом социальных потрясений, проявляли повышенную нервозность, истеричность, склонность к патологическим реакциям. Например, из 408 обследованных подростков Пензы в 1927 году 31,5% оказались неврастениками, а среди рабочих подростков 93,6% имели нервные заболевания, осложненные туберкулёзом и малокровием.

Не лучше обстояло дело и среди школьников. В начале 1928 году в психоневрологическом кабинете было обследовано 564 ученика различных учебных заведений Пензы. Было обнаружено 28% умственно отсталых. Причем в школах городских окраин (населённых преимущественно рабочими) этот процент возрастал до 32-52, а в центральных районах (с минимальным присутствием рабочих) падал до 7-18. Исследование, проведенное в столичных городах в 1920-е известным исследователем проблемы А.Мишустиным, выявило, что среди обследованных хулиганов травматико-невротиков было 56,1%, а неврастеников и истериков – 32%.

1920-е стали временем массового распространения «трущобных» болезней, и в первую очередь венерических, среди городских жителей. Настоящим бедствием стало распространение этих заболеваний в молодёжной среде. В запущенных формах сифилис и гонорея оказывали существенное влияние не только на физическое, но и на психическое здоровье населения. Они деструктивно воздействовали на восприятие окружающей действительности и, как следствие, нередко вызывали неадекватную реакцию на внешние раздражители. Поэтому не случаен факт, что среди хулиганов эпохи НЭПа был чрезвычайно высок процент «венериков», доходивший до 31%.
«Серая повседневность», отсутствие героики и романтики, весьма и весьма специфичной, усиливали у молодёжи и без того присущую ей тягу к протесту против окружавшей их действительности, в том числе и через действия, рассматривавшиеся обществом как хулиганские. В этом плане знаковым был внешний вид части хулиганов эпохи НЭПа: брюки клёш, куртка, походившая на матросский бушлат, шапка-финка. Данные атрибуты внешнего вида хулигана копировали антураж братка-матроса первых лет революции. Язык хулигана тоже играл знаковую роль. Для него была характерна ненормативная лексика и воровской жаргон.
Большое значение в эскалации городского хулиганства в исследуемое время имело употребление алкоголя и наркотиков. «Все специалисты сейчас, безусловно, сходятся в том, что современный алкоголизм отличается от довоенного. Война и революция с их потрясающими переживаниями, большее количество инвалидов и травматиков, в частности, с ослабленной нервной системой, эпидемии, в особенности недоедание голодных годов, сделали многих менее устойчивыми против алкоголя, и реакции на алкоголь стали более бурными», – говорил в 1928 году доктор Цирасский. Кроме того, население советских городов во второй половине исследуемого периода потребляло спиртного больше, чем горожане в царской России. Все это в совокупности и определило значительное влияние алкоголя на этиологию хулиганства 1920-х.
По данным исследования А. Мишустина в семьях хулиганов 1920-х пили оба родителя в 10,7% случаев, пил отец – 61,5%, пила мать – 10,7%. Хулиганы этого времени были на 95,5% пьющими. 62% пили постоянно. 7% принимали наркотики.
Из материалов ГУМЗа видно, что среди осужденных в городах в 1920-е за хулиганство 30% выросли без одного или обоих родителей, 45% какое-то время были беспризорными. Хулиганы редко действовали в одиночку. Они проявляли свою личность в товарищеской группе или шайке, мнением членов которой они дорожили и за влияние на которых они обычно боролись.
Если в царской России стремление к самоорганизации демонстрировали только столичные хулиганские сообщества, то в 1920-е эта тенденция распространилась и на провинциальные города. Были созданы «Кружки хулиганов», «Общество долой невинность», «Общество советских алкоголиков», «Общество советских лодырей», «Союз хулиганов», «Интернационал дураков», «Центральный комитет шпаны» и др. В школах образовывались хулиганские кружки, и в них даже избирали бюро и платили членские взносы. Хулиганство в городских школах достигло такого уровня самоорганизации и агрессии, что, например, под влиянием террора со стороны хулиганов как внешних, так и внутренних администрация 25-й школы Пензы на некоторое время была вынуждена закрыть учебное заведение.
Неточность определения хулиганства привело к тому, что под хулиганством понимались самые разнообразные действия: произнесение нецензурных слов, стрельба из огнестрельного оружия, шум, крики, пение озорных или нецензурных песен и частушек, обрызгивание граждан нечистотами, бесцельное постукивание в двери домов, устройство загромождений на дорогах, кулачные бои, драки и т.д. При этом были несомненные лидеры по числу совершений. Так, из числа задержанных за нарушение общественного порядка в 1926 году 32% было арестовано за избиение прохожих, 28% – за дебош в пьяном виде, 17% – за ругань, 13% – за сопротивление милиции.

Основная масса хулиганских поступков совершалась на улицах советских городов, причём часто они походили на террор. Например, в Казани хулиганы закидали палками и камнями самолёт и пилота Авиахима и сорвали агитационный полёт, в Новосибирске – разогнали комсомольскую демонстрацию, а в Пензенской губернии – даже развернули настоящую «рельсовую войну». Её тактика заключалась в том, что хулиганы разбирали ж/д полотно и подкладывали на пути проходивших поездов шпалы в Пензе и Рузаевке. Но если в Пензе это удавалось обнаружить заранее, то в Рузаевке события вышли из-под контроля. За весну 1925 году хулиганам удалось здесь пустить под откос три поезда: в марте сошел с рельсов скорый поезд около ст. Сура (двое погибло и девять человек было ранено), в апреле произошло крушение товарного поезда №104, а в мае по той же причине сошел с рельсов паровоз и 4 вагона.
Городское хулиганство 1920-х часто совершалось с применением холодного и огнестрельного оружия, которого на руках у населения было в избытке. Как писал некий Максимов в 1925 году в «Административный вестник» о городском хулигане: «Он вооружён – перчатка, кастет, финка, а иногда и предмет всех высших желаний хулигана – шпалер – револьвер всегда при нём».
С сентября по декабрь 1926 года многие жители Пензы не могли вовремя попасть на работу, так как три улицы города каждое утро были парализованы – хулиганы периодически разливали по ночам человеческие экскременты из ассенизационного обоза. Вечерами рабочие и служащие, возвращавшиеся или, наоборот, идущие на работу, рисковали быть избитыми или даже убитыми. В том же году руководство фабрики «Маяк Революции» было вынуждено обратиться с заявлением к Пензенскому губпрокурору. В нём отмечалось, что регулярно «с 20.00 до 22.00 происходили нападения шаек хулиганов на рабочих фабрики и на учащихся школы ФЗУ при фабрике». Непосредственным поводом для обращения послужил факт очередного избиения пяти учеников-рабочих школы ФЗУ и регулярный срыв по этой причине её занятий. В Астрахани в связи с распространением хулиганства в вечернее время рабочие-строители перестали посещать читальню и красный уголок укома №8.
В газете «Возрождение» от 18 января 1929 года сообщалось об обстановке в Москве:«На окраинах Москвы хулиганы обнаглели. С семи часов вечера, когда рабочая часть населения выходит отдохнуть на улицу и в скверы, её встречает матерщина. Хулиганы выдумали играть в футбол дохлыми кошками, и ради шутки бросают этот «мяч» в публику, предпочтительно в женщин. Горе тому, кто пытается унять хулиганов: он может легко познакомиться с финским ножом.
В районе Черкизова по вечерам можно наблюдать цепь хулиганов, расставленную по всем правилам искусства. Эта цепь занимается тем, что задерживает почему-либо не понравившихся хулиганам».

К концу 1920-х масштабы хулиганства только росли: лишь в первой половине 1928 года в городах РСФСР только в милиции было заведено 108.404 дела о хулиганстве.
Распространение хулиганства вызывало у горожан недовольство, отчаяние и страх одновременно. Панические настроения привели к укреплению в общественном сознании «расстрельной психологии». Горожане были недовольны тем, как власти борются с хулиганством, и призывали к максимальному ужесточению карательной политики. Например, Губернский отдел ГПУ по Пензенской губернии сообщал в Центр в 1927 году, что рабочие крупнейшего в регионе Трубочного завода вели разговоры следующего содержания: «Ведь это что такое, стало невозможно, нигде покоя тебе нет от этих хулиганов. Пойдешь на семейный вечер, в клуб или кино, а там все время только и слышишь, что кого-нибудь бьют или ругаются матом, кричат: «Зарежу!», «Застрелю!» Это происходит оттого, что Власть слабо борется с хулиганством».
В этой связи ужесточение карательной/репрессивной машины в 1930-е было воспринято большинством того общества как «нормализация обстановки» – тем более что всё это происходило на фоне вновь усиливавшегося потока деревенских жителей в города (индустриализация, коллективизация). Фигурально выражаясь, город тогда повёл беспощадную борьбу с деревней. Новый виток этой борьбы – репрессии 1936-38 гг., но её рассмотрение требует уже другой большой статьи.